– Откуда ты это знаешь?

– Я уже говорил тебе. – Он внезапно осекся изамолчал. Последнее время она стала замечать, что Лэшер стал болеескрытным. – Я знаю это потому, что это известно тебе. Когда я пребывал вмире призраков, то ведал все, что ведали мои ведьмы. Это я…

– Что? О чем ты сейчас подумал?

По ночам он стоял у окна и смотрел на огни Парижа Онпо-прежнему занимался с ней любовью, невзирая на то, спала она илибодрствовала. Его усы стали густыми и мягкими, а борода уже покрывала весьподбородок.

Но родничок на темени до сих пор у него не закрылся.

Несомненно, он развивался по программе, совершенно отличнойот тех, по которым проходили этапы роста известные миру живые организмы. Роуанпыталась сравнивать его с разными видами, перечисляя его характерныеособенности и находя подобные у других представителей фауны. Так, например, онапришла к заключению, что его руки обладали силой, свойственной низшим приматам,но имели более развитые пальцы и суставы. Любопытно было посмотреть, чтопроизойдет, если он сядет за пианино. Однако его слабым местом была зависимостьот большого количества кислорода. Не исключено, что из-за его недостатка Лэшермог задохнуться. Тем не менее эта особенность не мешала ему быть сильным. Оченьсильным Интересно, как он себя поведет, если окажется в воде?

Из Парижа они отправились в Берлин. Звучание немецкого языкаему пришлось не по вкусу. Не то чтобы тот был ему противен, но, как Лэшер самвыразился, показался ему слишком «острым». Он никак не мог привыкнуть к егорезким, пронзительным звукам и поэтому вскоре изъявил желание уехать изГермании.

В ту неделю у нее случился выкидыш. Она почувствовала боль,напоминающую схватки, и, прежде чем успела опомниться, вся ванная была залитакровью, на которую она вытаращилась в полном недоумении.

Роуан по-прежнему убеждала себя в том, что нуждается вотдыхе. Хорошо было бы расслабиться в каком-нибудь тихом местечке, где не будетни стихов, ни песен, не будет ничего, кроме тишины. Вглядываясь в лужицу крови,Роуан, к своему глубочайшему удивлению, обнаружила в ней небольшой желеобразныйсгусток. Насколько ей было известно, эмбрион в этой стадии беременности долженбыть микроскопическим. Но то, что предстало ее взору, было вполнечленораздельно, и она даже могла разглядеть конечности. Это одновременновосхитило и ужаснуло ее. По ее настоянию они отправились провести исследованиеэмбриона.

Роуан ухитрилась провести в лаборатории три часа и сделатькучу записей, пока им не стали задавать вопросы.

– Существует два вида мутации, – пояснила онаЛэшеру, – тот, который передается по наследству, и который не передается.Твое рождение не случайно. Очень может быть, что ты представляешь собой… новыйвид. Но как это могло произойти? Неужели обыкновенное сочетание телекинеза…

Роуан снова перешла на научную терминологию. На этот раз излаборатории она похитила оборудование для анализа крови и взяла образцы своейсобственной крови, тщательно загерметизировав их в пробирках.

Лэшер мрачно улыбнулся ей.

– Ты не любишь меня по-настоящему, – холоднопроизнес он.

– Конечно же люблю.

– Разве ты можешь любить правду сильнее тайны?

– А что значит, по-твоему, правда? – Онаприблизилась к нему и, положив ладони ему на лицо, посмотрела в глаза– Что тыпомнишь о прошлом? О начале своего пути? О том времени, когда люди еще непришли на Землю? Помнишь, ты говорил когда-то об этом. Говорил о мире духов и отом, как духи учились у людей. Ты говорил…

– Ничего я не помню, – безучастно произнес он.

И, сев за стол, принялся перечитывать то, что написал. Потомвытянул свои длинные ноги, откинул голову на спинку кресла – его волосы ужедостигли плеч – и, подложив под нее кулаки, принялся прослушивать своимагнитофонные записи. Попутно он задавал вопросы Роуан, как будто хотел еепроэкзаменовать: «Кто такая Мэри-Бет? Кто была ее мать?»

Роуан снова и снова перебирала в памяти историю семьи,повторяя факты, известные ей из исследования Тала-маски, а также рассказы,случайно услышанные от других. По его просьбе она описывала всех здравствующихМэйфейров, которых знала лично. Слушая ее долгими часами и беспрестаннопобуждая говорить дальше, он постепенно успокаивался.

Его поведение становилось сродни агонии.

– По природе я человек спокойный, – начиналажаловаться она– Я не могу, не могу…

– Кто были братья Джулиена? Назови их по именам. Какзвали их детей?

В конце концов, когда ее одолевала такая усталость, что онабыла не в силах пошевелиться, у нее начинались такие же спазмы в животе, какпри выкидыше.

– Я больше не могу это выносить, – жаловалась она.

– Доннелейт, – не обращая на ее реплику внимания,произнес Лэшер. – Я хочу туда отправиться. – Он стоял у окна иплакал. – Скажи, что ты любишь меня. Ты ведь любишь? И не боишься меня?

Прежде чем ответить, она надолго задумалась.

– Да, люблю, – наконец ответила она– Ты оченьодинок, и я люблю тебя. Вправду люблю. Но боюсь. Это сущее безумие – все, чтомы делаем. Как можно работать при такой организации дела? Нет, это не работа. Акакая-то мания. И к тому же я… боюсь тебя.

Когда он склонился над ней, Роуан, обняв ладонями егоголову, приблизила ее к своей груди. Когда он пил ее молоко, для нее наступалиминуты блаженного умиротворения.

Неужели он никогда не устанет от этого? И будет всегдасосать ее грудь? От этой мысли ее одолел безудержный смех. Он навсегдаостанется младенцем, причем таким, который умеет ходить, говорить и заниматьсялюбовью.

– И к тому же петь. Прошу не забывать и об этом! –добавил он, когда Роуан поделилась с ним своими размышлениями.

Со временем Лэшер пристрастился подолгу смотреть телевизор.Это позволило ей спокойно принимать ванну, не тяготясь его навязчивымвниманием. Кровотечение у нее прекратилось. И теперь, нежась в теплой воде, онавновь стала подумывать об Институте Кеплингера и о том, как бы наладить с нимсотрудничество. Осмелься она это сделать, трудно даже представить, какой прорывв науке можно было бы совершить с помощью денег Мэйфейров. Если бы только онане была в розыске. Но их обоих наверняка искали.

Роуан с самого начала допустила непростительную ошибку.Нужно было спрятать Лэшера где-нибудь в Новом Орлеане, сделав вид, что онвообще не появлялся на свет! Но когда он родился, она не могла трезво оцениватьобстоятельства. В то ужасное рождественское утро она вообще была не способнасоображать! Господи, как давно это было! С того времени, казалось, прошла целаявечность!