В своих "Мемуарах" несчастный Оливье писал: "То, что я сделал, я сделал, чтобы спасти свою жизнь". Однако по возвращении с задания он не досчитался одного пленника, так как в темноте один из его итальянских офицеров позволил сбежать Филиберу, маленькому 11-летнему герцогу Савойскому, которого слуги его матери позаботились спрятать в пшеничном поле. Когда герцог Бургундский услышал это, он был так взбешен, что Оливье де ла Марш едва не лишился жизни. Иоланда и трое ее детей были помещены под надзор английской стражи (Карл теперь с подозрением относился к своим подданным) в крепость близ города Доль, а затем в замок Рувр. В гневе герцог Бургундский назвал герцогиню шлюхой и поклялся, что заставит ее "искупить свои грехи".

Сам герцог оставался в Салене до конца июля, после чего отправился в Ла-Ривьер, все еще во Франш-Конте, где занялся сбором новой армии. От своих владений в Бургундии и Нидерландах он требовал денег, поставок и войск. Но он уже потерял доверие многих своих подданных и больше не мог рассчитывать на их послушание. К концу лета ему удалось собрать около 1.100 копий кавалерии, но его люди были плохо снаряжены, плохо вооружены и деморализованы. Их лидер был слаб телом и духом и не внушал доверия. За некоторое время до этого Карл лишился зубов в верхней челюсти в результате падения, кроме того, он позволил себе отрастить бороду и не хотел ее сбривать до тех пор, пока врачам не удалось убедить его, что она вызывает меланхолию, его ногти "длиннее, чем когда-либо прежде" стали похожи на когти. Находясь в основном в отчаянии или ярости, Карл иногда испытывал приступы смеха, и именно во время одного из них он заверил Жан-Пьера Панигаролу, что скоро снова появится на европейской сцене с армией в 150.000 человек[117]. Теперь же его гнев был направлен на Рене II Лотарингского, человека, который сражался на стороне швейцарцев при Муртене. Подданные молодого герцога поддержали своего господина, поэтому в сентябре, несмотря на размещенные там бургундские гарнизоны, Рене удалось отвоевать несколько городов своего герцогства.

Наблюдая со стороны за герцогом Бургундским, король Франции с пониманием отнесся к сеньору де Конте, который в начале августа вновь появился при дворе с туманными протестами, явно призванными успокоить врага, который в этом не нуждался. Перед отъездом бургундского посланника Людовик не удержался от удовольствия весьма грубо пошутить над ним. Он приказал, чтобы возобновление союза с Миланом было провозглашено при звуках труб, прямо под окнами де Конте. Однажды ночью де Конте был грубо разбужен от сна шумом и грохотом барабанов, а из-за двери его комнаты донесся крик: "Швейцарцы идут!" Сам Людовик XI относился к нему с презрительной иронией. До наступления середины сентября де Конте вернулся и предложил королю разделить Савойское герцогство между Францией и Бургундией. В ответ на это предложение Людовик довольствовался притчей:

Однажды лев пригласил своих соседей-зверей присоединиться к нему на охоте, с которой каждый, как он обещал, вернется домой со своей долей дичи.

"Сир, — спросил заяц, — какая мне выгода сопровождать вас, если я не ем мяса?" — "Мы будем ловить всяких пушных зверей и тебе достанутся их меха", — ответил лев. — "Сир, — сказал заяц, — мне не нужна такая добыча, мне достаточно моего собственного меха".

Пьетрасанта король еще более ясно сказал, что он думает о Карле:

Герцог Бургундский настолько неуравновешен, что постоянно меняет свое мнение. Иногда он говорит тебе одно, иногда другое, и он так сильно колеблется, что я никогда не знаю, что именно он хочет мне сказать. По моему мнению, он сумасшедший. Я знаю, что неправильно использую это слово, но он действительно такой. Несомненно то, что однажды ему повезло, но тем, что он нажил до сих пор, он обязан не своему уму, а случайности, силе денег и тому факту, что еще никто всерьез не пытался помешать его планам.

В конце сентября, когда де Конте уехал, Людовик решил освободить герцогиню Савойскую. Он поручил эту миссию своему губернатору Шампани Шарлю д'Амбуазу, человеку достаточно опытному, чтобы выполнить ее. Во главе двухсот копий губернатор быстро подошел к замку Рувр, нейтрализовал его охрану, и не менее быстро увез Иоланду и ее детей на французскую территорию, "не причинив и не получив ни малейшего вреда". Людовик написал своей сестре:

Приезжайте как можно скорее, ибо я клянусь Вам своей верой, что никогда не желал видеть красивую женщину так сильно, как желаю видеть Вас.

29 октября, узнав о приближении сестры, он отправил главных членов своего двора встретить ее, а сам ожидал в местечке Монтиль, небольшой резиденции, принадлежавшей ему у ворот Тура, рядом с Ле Плесси.

Когда герцогиня прибыла, король подошел к ней и, сияя, сказал:

Мадам бургундка, вы здесь очень желанны.

"В самых нежных выражениях" герцогиня заявила, что она вовсе не бургундка, но как хорошая француженка будет рада повиноваться королю во всем, что он сочтет нужным ей приказать. Держа ее за талию, Людовик проводил ее в дом, непринужденно болтая. Когда они поужинали, он отвел ее в свою спальню, где она оставалась до тех пор, пока он не лег спать. Следующие десять дней они провели в обществе друг друга. Сеньору д'Аржантон было поручено найти для герцогини необходимую сумму денег и предоставить ткани на 4.000 экю для ее гардероба. 4 октября, после того как они поклялись в дружбе, а Людовик пообещал защищать ее и ее дом, они расстались с признаниями в любви, которые тронули всех присутствующих. На самом деле, как объясняет Коммин, король "очень хотел поскорее избавиться от нее, а она была мудрой женщиной, прекрасно понимала своего брата, и ей самой хотелось поскорее уехать… При расставании оба были очень рады, что увидели друг друга в последний раз, и до самой смерти жили как добрый брат и добрая сестра".

Хотя было неизвестно, каким будет следующий шаг герцога Бургундского, Людовик провел тот год на берегах Луары наслаждаясь спокойным и безмятежным летом, подобного которому ему больше никогда не суждено было испытать. Однако его старая болезнь продолжала беспокоить его, и у него были очень странные мысли по этому поводу. Вечером в пятницу 9 августа, когда он возвращался в Плесси-ле-Тур после небольшой прогулки по долине, он послал за королевой, которая не сопровождала его в Лион, и провел с ней ночь — редкий случай, о котором не преминул упомянуть миланский посол. На следующее утро, еще в халате, он имел приватную беседу с Пьетрасанта. Сидя у окна, он объяснил Пьетрасанта, что плохо себя чувствует.