чтобы она не оказалась совершенно бесплодной». Мор не ограничился словами, начав с того, что заказал Гольбейну свой портрет и групповой портрет своей семьи. Эти произведения оказались настолько новаторскими и необычными по исполнению, что в течение следующих двух лет Мору удалось обеспечить художника заказами на портреты своих друзей-гуманистов, среди которых были сэр Томас Элиот, сэр Джон Гейдж и архиепископ Уорхэм, уже знакомый с работами Гольбейна: в 1524 году Эразм отправил ему один из своих портретов, созданных этим мастером, и Уорхэм захотел послать ему в ответ свой10.

Гольбейн сформировался как человек и художник в городе, пропитанном культурой Ренессанса. Во взрослом возрасте он путешествовал по Италии и учился у местных мастеров. Поэтому лучшие традиции Северного Возрождения соединились в его творчестве с итальянским влиянием и отличным чувством перспективы. Хотя Гольбейн успешно работал в различных жанрах, сейчас его вспоминают в первую очередь как величайшего портретиста – в основном благодаря работам, выполненным в Англии. Никто из творивших там до него не изображал людей настолько реалистично и искусно. Гольбейн запечатлел для последующих поколений придворных Генриха VIII с невиданными прежде точностью и правдоподобием. Этот выдающийся мастер положил начало стилю портретной живописи, который просуществовал не одно столетие.

Портреты Гольбейна отличаются такой точной прорисовкой, что некоторые выдвигали предположения об использовании им некоего копировального аппарата – возможно, с глазком. Кроме того, высказывалось мнение, что художник страдал астигматизмом, отчего фигуры людей выходили чуть более широкими, чем были на самом деле. Однако это противоречит свидетельствам современников, которые лично знали портретируемых. «О незнакомец, если ты желаешь увидеть картины, на которых отражена жизнь во всей ее полноте, взгляни на полотна, созданные рукой Гольбейна!» – восклицал французский гуманист Никола Бурбон, посетивший английский двор в 1530-е годы. Эразм, получив в 1529 году копию портрета семьи Мор, с удовольствием заметил, что все ее члены предстали перед ним «так, словно я был среди них»11.

Дабы наверстать упущенное в предыдущем году, Рождество 1526 года, которое двор проводил в Гринвиче, решили провести роскошным образом: оно сопровождалось банкетами, маскарадами, танцами и турнирами. Третьего января Уолси устроил пир, который неожиданно был прерван пушечной канонадой, возвестившей о прибытии гостей в маскарадных костюмах. Кардинал, которому предложили угадать, кто из них король, указал на сэра Эдварда Невилла вместо государя, что весьма позабавило Генриха и всех остальных. Ничуть не смутившись, Уолси усадил новоприбывших за стол и, к изумлению уже наевшихся участников пира, знаком велел подать еще две сотни блюд, «что очень потешило короля»12.

Однако во вторник на Масленой неделе Генрих был охвачен гневом. Из Шотландии пришли новости о том, что после яростных споров брак его сестры Маргариты с графом Ангусом аннулировали – на том основании, что в момент его заключения Ангус уже был помолвлен с другой женщиной. Так как Маргарита ни о чем не догадывалась, их дочь, леди Маргарет Дуглас, признали законной. К тому времени, однако, она вступила в любовную связь со своим казначеем Генри Стюартом, лордом Метвеном (за которого вышла замуж в следующем году), и Генрих смотрел на это с неудовольствием. Он объявил аннулирование «позорным приговором Рима» и слал сестре возмущенные письма, в которых учил ее нравственности13.

К счастью для Маргариты, Генрих вскоре начал переговоры о новом союзе с Францией, который должен был стать поводом для торжеств, едва ли не самых значительных за все его правление. В конце февраля 1527 года из Парижа прибыло важное посольство для обсуждения «Договора о вечном мире», который должен был скрепить брак принцессы Марии с герцогом Орлеанским, вторым сыном Франциска I. Так как у Генриха не было сына, герцогу, как предполагалось, предстояло в будущем править Англией, являясь консортом Марии. С точки зрения Генриха, это не решало проблему наследования должным образом, но ничего лучше он придумать пока что не мог.

Переговоры завершились к концу апреля, и 4 мая послы явились в Гринвич. Король приказал выстроить там великолепный банкетный дом и дом для маскарадов, или театр, которые были возведены по бокам от галереи, тянувшейся вдоль турнирной площадки. Павильоны, созданные по образцу тех, что поставили в Париже в честь английского посольства, были самыми обычными постройками; в них установили сцены, повесили занавесы, поместили другие временные элементы, которые можно было менять по желанию. Каждое здание имело 110 футов в длину и 30 – в ширину. «Окна были под крышами и имели средники необычной формы. С одной стороны устроили возвышение для герольдов и менестрелей»14, богато украшенное резными королевскими гербами, бюстами в античном духе и картинами-обманками с изображениями мифических животных.

За организацию торжеств отвечал сэр Генри Гилдфорд, назначенный в 1526 году главным устроителем пиров, средства же поступали от сэра Генри Уайетта, казначея Покоев. Среди мастеров, работавших над павильонами, назовем Николауса Кратцера, который сделал эскиз сложных космографических росписей на потолке, и «мастера Ганса», почти наверняка Гольбейна, который выполнил роспись. Это был первый заказ, полученный им от короля – вероятно, благодаря содействию сэра Томаса Мора. Художнику платили 4 шиллинга (60 фунтов стерлингов) в день, сверх того – 4 фунта 10 шиллингов (1350 фунтов стерлингов) за одну большую картину и 660 фунтов за две триумфальные арки. В целом Гольбейн получил больше, чем любой другой художник, привлеченный к работе над проектом. Чтобы отметить это событие, он написал портреты сотрудничавших с ним Кратцера, Уайетта и Гилдфорда15.

Вместе с Гольбейном над созданием декоративного убранства павильонов, включая гротескный карниз, трудились Джованни да Майано, Джон Браун и Клемент Армстронг, который изготавливал формы. Одиннадцатого мая король лично явился посмотреть, как продвигается работа, и по этому случаю некоторые еще не законченные украшения временно установили на свои места.

Когда в субботу, 5 мая, прибыли французские и английские посланники, их провели по галерее, которая вела из апартаментов королевы в банкетный дом, увешанный гобеленами на сюжеты о царе Давиде. Деревянный потолок был обтянут красным клееным холстом, расшитым розами и гранатами. Зал освещали железные настенные подсвечники и канделябры в античном стиле. Центральное место занимали массивный семиярусный буфет длиной в тринадцать футов и другой, с девятью полками, где была выставлена великолепная золотая посуда, украшенная драгоценными камнями16. В дальнем конце располагалась созданная Гольбейном «античная» триумфальная арка, над которой висела огромная картина его же работы с изображением победы Генриха над французами при Теруане – довольно бестактное решение, учитывая обстоятельства17. Когда Генрих VIII указал на нее французским гостям, те слегка обиделись. Картина Гольбейна утрачена, но именно она, вероятно, послужила прототипом для