— Я попрошу, если увижусь с ним, Кэтрин. — Анна посмотрела на ошарашенные лица своих дам и подумала, как же глупа Екатерина, какую беду навлекла она на саму себя, на людей, которые пострадают от ее необдуманных поступков, и на Генриха. «Это сломает его», — опасалась Анна.

— Она молода, — сказала Джейн Рэтси.

— Не настолько, чтобы не отличать хорошего от дурного, — припечатала матушка Лёве.

— И не понимать, чем рискует, — добавила Анна. — Что, если бы она забеременела от другого мужчины?

В случае с Анной рождение побочного ребенка никому, кроме нее самой, не причиняло вреда, но Екатерина предала любящего мужа и рисковала поставить под сомнение чистоту крови наследников престола. Анна, по крайней мере, знала, когда сказать «больше нет», чем обрекла себя на жизнь в непосредственной близости от отвергнутого любовника, отчего оба они страдали, что было видно по печальному лицу Отто, хотя люди относили эту грусть на счет печально известной неверности его жены. Екатерина, очевидно, не обладала такой волей к самоограничению.

— Не могу даже думать о том, что они с ней сделают, — мрачно сказала Фрэнсис Лилгрейв.

— Неужели король подпишет ей смертный приговор?

— Она совершила ужасную вещь! — фыркнула матушка Лёве. — Как он может простить ее?

— Я буду молить Господа, чтобы Он подвиг короля к милосердию, — пообещала Анна.

Реформисты при дворе наверняка с радостью ухватятся за этот шанс свалить Норфолка и католическую партию, и они будут травить Екатерину, как жадная до крови стая гончих собак.

Языки трещали без умолку. Слухи и домыслы о том, что Генрих возьмет назад Анну, распространялись неудержимо и при большом дворе, и в окружении самой Анны по мере того, как реформисты открыто давили на короля, чтобы тот избавился от королевы Екатерины и всей клики Говардов. И кого они вознамерились поставить вместо нее? Ту, которая, несмотря на свою католическую веру, неизбежно ассоциировалась с Реформацией, так как воплощала собой союз с германскими принцами.

Анна не удивилась, получив письмо от доктора Харста, в котором тот настаивал, что ей нужно быть готовой к вызову в суд, по его мнению неизбежному. Он советовал ей на всякий случай по возможности оставаться в Ричмонде или в другом месте поближе к королю. И, кроме того, она должна выражать радость по поводу перспективы вернуться на трон. Ее брат и все в Клеве хотели бы этого.

Выпучив глаза, Анна таращилась на письмо. Ее восстановление на прежнем месте означало, что Екатерина будет уничтожена. Она не могла отделаться от мыслей об ужасной судьбе, выпавшей на долю жизнерадостной молодой женщины, которая была так дружелюбна и щедра к ней прошлой зимой. Анна сожалела о беспечности Екатерины и далеко зашедших последствиях ее безрассудства, но по-прежнему испытывала симпатию к этой несчастной женщине, оказавшейся в одиночестве в Сионе, где она, наверное, мучилась неизвестностью и беспрестанно задавалась вопросом: что же с ней сделают?

«Вы должны демонстрировать радость, что такая злостная измена была раскрыта», — взывал к Анне Харст. Совет мудрый, ничего не скажешь, но как могла она радоваться тому, что причиняло такую боль и страдания другим людям?

Попытавшись смириться с тем, что, вероятно, уготовила ей Судьба, Анна пребывала в напряженном ожидании. Генрих вскоре мог стать свободным мужчиной, и у нее не останется иного выбора, кроме как уступить желанию Вильгельма.

Совет доктора Харста не остался втуне.

— Я могу только радоваться разоблачению такой гнусной измены, — сказала Анна своим придворным и дамам, когда они за обедом обсуждали скандал. — И содрогаюсь от мысли, как сильно это задевает короля.

— Королева, бедняжка, дорого заплатит за это, — заметила Фрэнсис.

— Его милость тоже пострадал, — напомнила ей Анна. — Он уже не молод, и здоровье у него не то. Я боюсь, ему трудно будет пережить шок от того, что любимая супруга оказалась вовсе не розой без шипов, как он полагал, и справиться с печалью от утраты надежд.

— Но подумайте о том, что испытывает она, — подала голос Джейн Рэтси. — Разве это не тяжелейшее из страданий — проживать каждый день в страхе смерти?

— Мы все должны проживать каждый день в страхе смерти, — мягко заметила Анна. — Никто не знает, когда его душу призовет к себе Господь. Мне жаль ее, но, каковы бы ни были мои личные чувства, я не могу смотреть сквозь пальцы на измену, и вы тоже не должны. Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению справедливость короля? Если я снова стану королевой, чего желает мой брат, вы все от этого выиграете.

— Значит, ваше высочество действительно считает, что это произойдет? — спросила Гертруда.

— Мне посоветовали быть готовой к этому и ждать вызова в суд.

Все уставились на нее в благоговейном страхе.

Анна ждала новостей. Короткие ноябрьские дни быстро сменяли друг друга, хмурые серые облака висели низко, словно отяжелели, напитавшись мраком, который окутал все королевство. Единственным появившимся в Ричмонде гонцом стал член Тайного совета, которого прислали с поручением забрать у Анны подаренное Екатериной кольцо. Она отдала милую вещицу, вспоминая, как импульсивно бывшая королева рассталась с ним и со щенками, которые теперь уже стали взрослыми собаками. Какое это было прекрасное время!

Харст написал ей снова. Он получил сведения от доктора Олислегера, который в письме упрашивал графа Саутгемптона и архиепископа Кранмера, чтобы те настояли на восстановлении Анны на престоле. «Архиепископ — великий реформатор, — прочла она, — и активно участвовал в действиях против той, которая недавно была королевой. На него и на графа можно рассчитывать, они поддержат заключение альянса с германскими принцами. При дворе сложилось общее мнение, что его величество снова женится на вас. Почти все так думают. Я настоятельно рекомендую вашему высочеству проявлять осмотрительность и терпение».

«Вы можете рассчитывать на меня в этом, — написала в ответ Анна, уверенная, что ее письмо будет перехвачено и прочитано. — Я не произнесу и слова, по которому кто-либо мог бы предположить, будто я чем-то недовольна; разве я не говорила всегда, что не желаю ничего иного, кроме того, что порадует моего владыку короля?»

Всю жизнь Анну учили терпению. Подавление собственных страстей и желаний стало ее второй натурой. Мать постоянно твердила: терпение дается тем, кто отмечен особой милостью Господней, и сердцу, которое готово принять неизбежное. О, как она гордилась бы, если бы прочла восторги доктора Харста по поводу осмотрительности Анны: «Ваше высочество и весь ваш двор повели себя очень мудро. Посещавшие вас передавали мне с восхищением, как вы добродетельны, и во всеуслышание расхваливали вас. Мне радостно слышать, что вы здоровы. Люди говорят, выглядите вы даже краше, чем когда были королевой. Сказать по правде, о вас сожалеют больше, чем о покойной королеве Екатерине».

Письмо Харста заставило Анну потянуться за зеркалом. Похорошела ли она в последнее время? Не было сомнений, что французские капоры шли ей больше, чем немецкие Stickelchen. Как бы там ни было, а замечание Харста придало ей уверенности. Какая ирония, если Генрих в конце концов возжелает ее, когда она уже его не хочет.