вскоре возникла ситуация, когда я это сделал. Шел март 2000 года, когда мне позвонил из Мариинского театра Вазиев и предложил станцевать кавалера де Грие в «Манон» К. Макмиллана – у них не было танцовщика на премьеру. Это была мечта – станцевать в «Манон». Премьера «Манон» была назначена на март, а премьера «Дочери фараона» П. Лакотта в ГАБТе, где я был занят, на 5 и 7 мая. Я всё успевал.

Я выучил по видео и отрепетировал партию де Грие, оставалось только поехать на несколько дней в Петербург и станцевать! Меня не пустили. Выговорили, что, вместо того чтобы куда-то ездить, надо в зале работать, оттачивать свою технику. И в очередной раз пригрозили, если самовольно уеду, меня уволят из Большого театра. Я не мог найти себе места, рыдал от отчаяния. Вот тут я первый и последний раз бросился с просьбой к Максимовой. У нее самой был такой момент в жизни. Она мечтала станцевать Татьяну в «Онегине» Дж. Кранко, в репертуаре ГАБТа в то время не было ни одного балета этого хореографа. Екатерина Сергеевана поехала репетировать в Англию, а танцевать, летала даже в Австралию!

Выслушав меня, Екатерина Сергеевна обещала переговорить с мужем. На следующий день позвонила: «Коля! На меня Володя так никогда не кричал…» В общем, Васильев меня не отпустил. Теперь я очень жалею, что смалодушничал, испугался потерять Театр, не ослушался и не поехал в Петербург…

26

Одевался я в ту пору более чем скромно: один свитер, одни джинсы, одна майка, всего по одному. Но балетной одежды имел целых два чемодана. Даже в этом смысле профессия была в приоритете. Во время лондонских гастролей мне сказали, что в числе других солистов ГАБТа меня ждут на Бонд-стрит, а это самая небедная улица Лондона.

Приехал, меня повели в большую комнату, по периметру заполненную вереницей вешалок с одеждой. Нас предупредили, что ожидается прием, на котором звезды Большого театра должны появиться в одежде, которую для них сегодня выберут. Я слышал, как Ананиашвили тихо сказала одному премьеру, который считался в нашей труппе «секс-символом», в прямом и переносном смысле этого слова, что тот, кто понравится Вествуд, получит от нее в подарок свой наряд.

В отличие от меня, они знали, что Вивьен Вествуд – всемирно известный и один из лучших дизайнеров Великобритании. Я – деревня, знал, кто такой Петипа и Аштон, любил ходить при первой же возможности в музей Wallace Collection, а тут какая-то Вивьен, к тому же не Ли!

Ассистентки принесли каталог одежды: «Что бы вы из этого хотели померить? Разденьтесь». Мне 24 года, есть что показать. Разделся, дамы на меня посмотрели с неподдельным удивлением, принесли одежду. А Вествуд была еще той хулиганкой: полное смешение стилей и мужская обувь в той коллекции имела высокий, в 8–9 сантиметров, каблук. Мне выдали потрясающие ботинки из ажурной тонкой кожи со шнуровкой и обшлагом. Я надел бриджи, экстравагантные чулки в сетку, те самые ботинки на каблуке и какую-то невероятного кроя рубашку с жабо и роскошными рукавами: одно плечо квадратом, второе острое, что было видно, только если ее снять. Одевальщицы на меня посмотрели, ахнули и куда-то убежали.

А в каталоге, который я рассматривал, все модели – бесподобной красоты молодые, с накачанными телами мужчины. Но ноги у них обыкновенные, корявые, с невтягивающимися коленями. А тут я со своими «линиями» и крутым «подъемом». Вдруг в комнату влетела энергичная рыжая дама, стала вокруг меня бегать, охать и ахать. В общем, все, что висело на вешалках в этой комнате, я перемерил. Дамы умирали от восторга. И когда меня спросили, какой look я выбираю для дефиле, – показал на темно-серый с голубым проблеском, тонкой шерсти костюм-тройку с бесподобной рубашкой. Я постеснялся взять бриджи, понял, что после этого мне в театре не жить…

На приеме, кроме театральных, присутствовали какие-то высокопоставленные персоны. Ко мне подошла уже знакомая рыжая дама из примерочной, оказавшаяся той самой всемирно знаменитой Вивьен Вествуд. «Что вы делаете в балете? – прямо, без подходов заявила она. – Зачем вам это? Вы можете зарабатывать миллионы, у вас внешность – какой не бывает, такие прекрасные пропорции…» В общем, она мне спела «осанну». А я слушал и про себя думал – о чем вы? Во-первых, я сильно сомневался в достоинствах собственной внешности. Во-вторых, у меня – профессия, карьера, коммуналка, интриги и колонны Большого театра! Прямо как в анекдоте, когда Стивен Спилберг попадает случайно в российскую провинцию и там в театре видит гениального актера. Он приглашает его сниматься у себя в новом фильме за огромные деньги. Тот спрашивает, когда съемки, и, услышав дату, разводит руками: «Нет, не могу! У меня елки!» Так и я. Какой такой подиум?! Вот дурак! Вивьен Вествуд протягивала тебе руку, взял бы хотя бы ее телефон, на худой конец – автограф! На память от того вечера у меня осталась только газетная вырезка с фотографией, где я стою с Вествуд в подаренном мне костюме.

Подарочный look от Вествуд достался только мне. Через какое-то время в отель привезли эти вещи, новые, совершенно нетронутые, сшитые специально для меня. Костюм, как я понял, был очень дорогой, когда я его в номере у себя разглядывал, грешным делом подумал – лучше бы деньгами дали, потому что стоил этот наряд гораздо больше, чем я заработал тогда в Лондоне за все гастроли, вместе взятые. Среди пакетов обнаружилось письмо от Вествуд, в котором она извинялась, что не может подарить обувь, которую я надевал, поскольку она ношеная, а новых туфель моего размера не оказалось… В конце послания стояла замечательная приписка: «Желательно, чтобы вы, если будете это носить, надевали костюм с туфлями на высоком каблуке».

27

Прямо из Лондона я улетел в Словению и Хорватию. Н. А. Долгушин пригласил меня танцевать с его труппой балета Санкт-Петербургской консерватории «Спящую красавицу», моей партнершей была Н. Семизорова.

В партии Авроры Долгушин не переставил ничего, но открыл все купюры. Нина безумно раздражалась, все повторялось по восемь раз. А у меня в Дезире только финальное pas de deux в классической редакции, остальная хореография новая, сочиненная Никитой Александровичем. Но я же честный мальчик, выучил все. Долгушин расцвел, когда понял, что я готов и станцевал все сразу. Он ругал своих артистов, которые постоянно что-то путали, и ставил им меня в пример, мол, посмотрите, как надо относиться к делу.

Я видел Долгушина на сцене раза три-четыре в «Жизели», когда учился в Тбилисском училище. Он был уже зрелым артистом, с очень красивой фигурой, и еще, что меня, ребенка, поразило, делал в вариации Альберта entrechats