виды министра. Кроме движения Каменского навстречу гр. Вреде, генерал Штейнгель приготовил и огласил экспедицию с Аландских островов на шведский берег.

Но шведское правительство было, как сказано, занято подобными же приготовлениями: оно снаряжало, для действия в тылу Каменского, экспедицию адмирала Пуке и Вахтмейстера.

Граф Каменский не замедлил оправдать возлагавшиеся на него надежды, и уже 7-го и 8-го августа разрушил при Севаре и Ратане планы шведской экспедиции. Румянцев был в восторге от этих побед: cest une excellente lettre de recommandation, dont vous venez dappuyer ma négociation à Fredriksham, — писал он Каменскому 21-го августа). Со шведской стороны он имел известия об этих событиях, конечно, в другой окраске. Но факты были налицо. Вахтмейстер и Пуке ушли, а Сандельс просил перемирия.

Между тем, в виду энергичных возражений Стединка против уступки Аландских островов, или же по свойственному русскому человеку вообще, а Румянцеву в частности, мягкосердию, он после второго же совещания обратился к Государю, убеждая его склониться на уступку Швеции в вопросе о северной части границы. Вместо реки Торнео, как написано было в инструкции Алопеусу, или даже реки Каликса, как объявлял этот последний и само русское министерство шведскому министру, Румянцев просил разрешить считать границею реку Кеми, восточнее Торнео, как предлагал в свое время Лагербьёлке. Он взывал к великодушию Александра Павловича. Речь шла всего о нескольких лапландских хижинах и о каких-то железных рудниках между Торнео и Каликсом. «Какое убогое богатство, и стоит ли настойчиво гоняться за ним, рискуя замедлить заключение мира!»[120]

Посылая эту просьбу и потом повторяя ее, гр. Румянцев почти одновременно напоминал Государю обещание, по возвращении с боргоского сейма, передать представленные ему в Финляндии разные мемуары, касающиеся интересов этой провинции. Бумаги были у Сперанского, и Румянцев находил нужным иметь их теперь в своем распоряжении. «Прочитав их и обсудив, — пояснял он, — я сделаю нечто в роде тиража и представлю В. В-ву мое мнение о том: что должно войти в статьи трактата и что может быть отброшено, как составляющее предмет тех распоряжений, кои всякое государство имеет право само делать в своих новых приобретениях. К числу таких мемуаров относилась и просьба жителей города Торнео о том, чтобы и они были приняты в подданство Императора Александра вместе с прочей Финляндией.

В виду, вероятно, этой записки, а отчасти и по другим соображениям, Александр не сдался вполне на просьбу своего министра. «Я согласен с вами, писал он ему 15-го августа, что можно уступить Шведам в деле о границе на Каликсе, но я желал бы, чтобы это сделалось только при самой последней крайности. Я желал бы, в таком случае, чтобы вместо Кеми вы добились границы на Торнео. Многие причины меня к тому побуждают. Кеми не перерезывает шведскую территорию до Норвегии, что имеет место при Торнео. Потом я получил очень любезное письмо от жителей города Торнео, выражающих горячее желание войти в состав Финляндии. Это еще причина, обязывающая меня не возвращать их Швеции».

Между тем Стединк, заболевший лихорадкой вскоре по приезде в Фридрихсгам и потом немного оправившийся, вновь занемог и сильнее прежнего. Душевные страдания, в виду нерадостного положения его при переговорах, несомненно, играли важную роль. Приехавший вскоре датский посланник Блоом нашел его очень изменившимся и постаревшим. Узнав из писем Румянцева о болезни Стединка, Александр Павлович распорядился послать ему доктора Галловея, прежде лечившего его в Петербурге. Этот врач нашел в нем страдания печени. Во время болезни Стединка получено было Румянцевым известие о победе над Вахтмейстером при Севаре и Ратане. Конечно, оно должно было иметь большое значение при переговорах, но министр пожалел больного и не сообщил ему тягостной для него вести.

Благодаря продолжительной болезни Стединка и ожиданию возврата посланного в Стокгольм курьера, совещания возобновились не ранее 24-го августа. На конференцию собрались у Стединка; заседание было продолжительное и тяжелое. Речь вновь шла о границах, на счет которых возвратившийся курьер привез дополнительные инструкции. Король изъявил готовность, — сколь ни тяжелы и ни пагубны русские условия, — принять на себя обязательство, сохранив Аландские острова, не возводить на них укреплений и уступить Финляндию до р. Кеми. Финляндия всегда де простиралась только до этой реки. Большая уступка крайне вредно отозвалась бы на шведской торговле. — Начались новые и продолжительные прения. Румянцев напомнил Шведам, что дело вовсе не идет о каких-нибудь уступках России, потому что она уже владеет островами и провинцией, о коих идет речь. Поэтому он пригласил своих собеседников поставить вопрос на должную почву, сожалея о необходимости возвращаться к препирательству, которое Государь думал устранить, предпослав переговорам принятие известных трех пунктов. Против них Россия не может сделать никаких уступок. Все доводы с целью склонить на них не приведут ни к чему, разве лишь к доказательству, что положение дел еще не настолько назрело, чтобы думать о мире. Для графа Румянцева это было прискорбно, впрочем, единственно по его любви к миру; но, по его убеждению, оставаясь со сложенными руками и ничего не предпринимая, или даже и испытав некоторые неудачи, Россия все-таки кончит тем, что сохранит покоренное успехами её оружия, о чем ею и объявлено со всею откровенностью без всяких изворотов.

«Но, — вновь возразил Стединк, — Аланд составляет крайний предел Швеции, и если он не останется за нею, то всегда придется быть готовым к войне, иметь сильный гарнизон в Стокгольме и делать громадные издержки на защиту королевства. Император Наполеон, гарантируя России обладание Финляндией, конечно не подразумевал Аландских островов. Против этого Румянцев заметил, что, по отзыву одного иностранца, отдать Финляндию и удержать Аландские острова, значило бы дать сундук и не дать к нему ключа.

Стойкость Румянцева тем более заслуживает внимания, что в пользе оставления Аландских островов за Россией выражали сомнение даже лица, по-видимому компетентные и высокопоставленные. До начала еще переговоров в Фридрихсгаме, главнокомандующий Барклай-де-Толли безусловно высказывал свое мнение против настояний о присоединении Аландского архипелага: «Нам острова эти ни к чему не послужат, если не будут хорошо заняты. Они сделаются при войне добычею того, кто, хорошо маскируя свои намерения, первый придет со значительной силой. Они будут очень полезны Шведам, если они их укрепят и поместят сильный гарнизон, — без большой однако для нас опасности; но без гарнизона они не дадут им никаких выгод, кроме контрабанды в мирное время, что послужит разумеется поводом к столкновением». Нельзя признать, чтобы это мнение отличалось строгой серьезностью, — и Румянцев не уступил перед ним.

После дальнейшего обмена возражений с той и другой стороны, причем Стединк горячо, и настойчиво