можете, дав выразуметь, что от бар. Стединка зависит скорым подписанием мира, которого мы с своей стороны искренно желаем, прекратить войну совершенно». Вообще, взгляд Румянцева был таков, что русские войска должны были идти вперед. Он повторял это при всяком случае, как Государю, так Аракчееву, Барклаю-де-Толли и даже Каменскому. В этом он видел залог успеха переговоров, если бы они начались, и побуждение к ним, если были еще колебания.

Внутренние события в Швеции, принятие герцогом Карлом короны, перемена министерства, избрание, наследника престола— заняли теперь внимание стокгольмского двора и сейма. Тем не менее, вопрос о мире с Россией стоял на первом плане. Объявленный 6-го июня королем, Карл не замедлил возобновить переписку с Петербургом. Через два дня, 9-го числа, новый министр иностранных дел, Энгстрём, извещая гр. Румянцева о восшествий на престол Карла XIII, отвечал вместе с тем на «три пункта»:

«1) В намерения короля никогда не входило разделять сепаратными мирными договорами русского Государя и его союзников. Его королевское величество одновременно заключит мир с Францией и Данией. Соответственные шаги уже сделаны.

«2) С той минуты как им принято правление королевством, объявлено и желание короля изменить прежнюю воинственную систему его племянника. Оборонительный и наступательный союз с Англией перестал действовать (cessa), и субсидии с марта месяца уже не выплачивались. Его величество был бы огорчен, если бы продолжение атак с одной стороны, и угрожающее положение с другой, побудили его, вопреки желанию, действовать в смысле противоположном.

«3) В. сиятельство найдете естественным, что уступка Финляндии и разъединение с народом, явившим во все времена столько привязанности к прежнему его правительству, должны быть неизмеримо тяжелы для благородного сердца короля. Но он сознает, что благо человечества и счастье остальных его подданных требуют великих жертв. Он решается на них, имея единственно возможное в настоящих условиях утешение в сознании, что не он был причиною этих несчастий. Барон Стединк будет снабжен полномочиями, достаточно широкими для того, чтобы обсудить и покончить это дело.

Министр Энгстрём дополнял этот ответ надеждой, что им устранено всякое сомнение в миролюбивых намерениях короля, и в виду таковых возобновлял предложения перемирия. Все заключалось, впрочем, легкой угрозой: неуверенность в положении побудила бы войти в соглашение с Англией на счет морских операций.

В Петербурге не удовлетворились, однако, этим ответом.

При положительном по-видимому смысле, изложение Энгстрёмовой ноты было обставлено такою условностью, которая лишала его категоричности, потребованной от шведских министров. Кроме того были и другие данные сомневаться в их искренности. Соглашение с Англией о морской поддержке далеко не было устранено: в то самое почти время, как Энгстрём писал свои миролюбивые уверения, английский адмирал Сомарец не только был уже в Карлскроне, но и пошел в больших силах в Финский залив, и даже напал на русскую батарею. Сами Шведы и на суше, и на море готовились к энергическим военным предприятиям, для чего между прочим престарелый Дёббельн был заменен решительным Сандельсом. Всегдашний поклонник Франции, Энгстрём особенно заискивал у Наполеона и по-прежнему домогался не только его медиации в заключении мира с Россией, но и избрания Парижа местом для переговоров.

В таких обстоятельствах гр. Румянцев нашел нужным повторить шведскому министру, а равно известить и Стединка, что если три пункта не приняты pur et simple, то последний может не беспокоиться ехать, так как, переговоры начаты не будут.

Тем временем Барклай-де-Толли, получив условленное с Румянцевым извещение шведского министерства на счет «Пунктов», несколько поколебался, но, в конце концов, послал Стединку паспорта в самый Стокгольм. Распоряжение это одобрено Императором Александром; однако гр. Румянцев поспешил предупредить главнокомандующего, что если упомянутое пред сим последнее письмо его к Стединку повстречается с ним уже в дороге, и он, не решаясь на принятие трех пунктов, пожелает еще списаться с ним, министром, — то пригласить его отправиться в Фридрихсгам, или в Выборг, дожидаться там ответа, но «не соглашаться ни в каком случае, чтобы он ехал далее сего последнего города, или бы остановился в каком либо месте новоприобретенной Финляндии». Таков был исход предварительных соглашений о мире. Отряд графа Шувалова, теперь по болезни его под временною командою генерала Алексеева, стоял в Умео довольно спокойно. Но с заменою Дёббельна Сандельсом, действия Шведов возобновились, хотя и не вполне удачно: под Гернефорсом (23 июня) им пришлось отступить и вновь повести речь о перемирии.

II. Переговоры

Переписка об отъезде Стединка, впрочем, не прекращалась и привела, наконец, к соглашению. Обе стороны оставались при желании мира и лишь надеялись удачными военными предприятиями обеспечить себе успех в переговорах. Местом для них назначен Фридрихсгам, в пределах старой русской Финляндии. Прибытие туда шведского уполномоченного ожидалось уже 19-го июля, но, по болезни его, отложено до 26-го. С русской стороны нашли недостаточным ограничиться назначением к этому важному делу одного Алопеуса, и обязанность главного уполномоченного принял на себя сам министр иностранных дел. В ожидании прибытия барона Стединка, гр. Румянцев выехал из Петербурга 24-го числа утром. Однако приезд шведского уполномоченного и еще замедлился по разным причинам. Сперва он пробыл в море целые 6 дней; затем долго не приходили и оказались в дурном положении экипажи. Прибытие состоялось только 2-го августа, в 2 часа пополудни. Одновременно с отъездом Стединка из Стокгольма посланы подкрепления к корпусам, стоявшим против Русских близ Умео.

Румянцев был не особенно доволен началом. Прождав в Фридрихсгаме праздно целые десять дней, он узнал еще, что Стединка сопровождает полковник Шёльдебранд, назначенный в качестве помощника, а в сущности надсмотрщика за Стединком, которому новое шведское правительство не особенно доверяло. Румянцев предвидел невозможность объясняться с Стединком с глазу на глаз, и это его раздражало[119].

Немедленно по приезде оба шведские уполномоченные явились к гр. Румянцеву: Стединк был в мундире и при андреевской звезде; русский министр во фраке. Обедали, и о делах разговора не было. По отбытии гостей Румянцев с Алопеусом поспешили ответить коротким визитом, причем Стединк говорил о Густаве IV и был совершенно равнодушно выслушиваем Румянцевым. Последний думал, что этими формальностями окончатся все требования шведского этикета, которыми он скучал, и можно будет уже приступить к занятиям, тем более что согласились обедать ежедневно у Румянцева, как у хозяина. Однако на другой день, 3-го августа, продолжались официальные представления. Стединк вновь явился к нему уже в парадной форме, при андреевской ленте и в сопровождении свиты. Пришлось отвечать тем же Стединку и Шёльдебранду, и забросить карточки прочим. Впрочем, уже в этот день, 3-го августа вечером, Алопеус начал разговор о границах между Россией и