в ответ: «Императору довольно дела и без вас (l’Empereur а bien dantres choses à faire)». Наконец однако, около 20-го числа апреля, в Донауверте или в Ингольштадте, состоялась давно желанная аудиенция. Но и на ней услышали они вещи не более утешительные: «Чего вы от меня хотите? — сказал император. Ваша революция слишком опоздала: я уже променял Швецию на Испанию!» Впрочем, в дальнейших объяснениях, по показанию Бьёрншерна присутствовавшего при разговоре, Наполеон высказал похвалы Швеции, и дал шведам понять, что было бы полезно, если бы со временем они могли быть привлечены к участью в будущей борьбе с Россией. Поэтому он был бы готов сделать для них что можно; «но — заключил он — время теперь критическое; я нуждаюсь в дружбе Александра; я просил его помочь мне выгнать врагов из Польши, и не могу, и не хочу дать ему даже малейший повод к неудовольствию. Обладание Финляндией составляет для него жизненный вопрос. Если бы я вмешался теперь и повел шведские переговоры в моем лагере, то я навязал бы себе на шею 300.000 русских, — общество, которое нисколько меня не соблазняет».

Таким образом, и этот шаг не привел Шведов ни к чему. Но принц Карл в письме своем просил Наполеона позволить гр. Бьёрншерна остаться при нем, чтобы следить за событиями и, разумеется, при случае напомнить о шведских делах. Молодой подполковник не остался, однако, при главной квартире, а был отправлен в Страсбург, ко двору императрицы Жозефины. Не раньше как после сражения при Ваграме, 6-го июля, мог Бьёрншерна напомнить о своих шведских делах. Против Русских они шли худо; последние стояли в Умео, угрожая Стокгольму. Поэтому Наполеону послан был чрез Дюрока новый шведский мемуар. Возобновляя описания опасности, которой Швеция неминуемо подвергнется, Бьёрншерна старался возбудить в Наполеоне зависть к России, описывая возможно-яркими красками то, что последняя приобретала вместе с Финляндией. «Миллионное население доставит русской армии лучших офицеров и солдат; отличные порты и множество прекрасных матросов положат основание её морской силе; но, в особенности, она приобретет полную обеспеченность своего фланга, который в предшествовавшие войны всегда был самым чувствительным местом её границ, ведя прямо к центру, как военному так и политическому, к самой столице.

«Если Швеция утратит Финляндию вполне, — продолжал мемуар, — ей нельзя будет впредь действовать против России, хотя бы с каким-нибудь успехом. Военные операции чрез Торнео физически невозможны: между этим городом и Улеаборгом семь рек, из которых каждая по меньшей мере в три раза шире Рейна. Всякая летняя экспедиция чрез них представляется химерическою, а зимою жестокая стужа этих стран, полное отсутствие средств в этой пустыне, громадность расстояний, — все воздвигает нападению препятствия непреодолимые. Поэтому Россия со стороны Швеции была бы уязвима только с Ботнического залива; но если принять в соображение великие способы этой державы и сравнить с теми ничтожными, что останутся у Шведов, то, по соображению Бьёрншерна и его правительства, пропадает даже всякая тень надежды на успех в действиях наступательных. «Если, почти пророчески говорилось в записке, когда-нибудь загорится война между Францией и Россией, — Швеция, парализованная и географическим положением и сокращением своих способов, может остаться, при всем лучшем желании, только праздным зрителем борьбы и бесполезным союзником французской армии.

Поэтому Шведы испрашивали возможного влияния Наполеона на то, чтобы Швеция прочно сохранила хотя бы часть Финляндии. Это, при всякой войне Франции с Россией, — конечно Франция здесь упоминалась только из понятного расчета, — дало бы России «серьезный повод к опасениям за диверсию на этом фланге тем более грозную, что сама страна, весьма привязанная к своему прежнему правительству, приняла бы в ней наидеятельнейшее участие», а затем сохранилась бы для Швеции надежда отвоевать вновь эту провинцию. Бьёрншерна особенно возлагал в этом отношении упование на Остроботнию, составлявшую так сказать шведскую колонию, и в подтверждение приводил пример упорного сопротивления, оказанного населением в минувшую кампанию[118].

Последующие обстоятельства убедили, однако, что все попытки Шведов в этом направлении остались без результата, и они напрасно подвергали себя унижению, влачась в хвосте победителя.

Тем временем, в конце апреля, собрался шведский сейм и единогласно обратился к принцу Карлу с поднесением шведской короны. Не приняв еще окончательно этого избрания, Карл вновь послал петербургскому двору предложения мира. Он даже назначил и лицо для заключения и подписания договора: бывшего в Петербурге еще во времена Екатерины II посланника, барона Стединка. Лагербьёлке предупреждал гр. Румянцева, что лишь только паспорты на имя Стединка будут доставлены, он отправится в путь без потери времени. Граф Румянцев не замедлил ответом. Обставив его всеми формами дипломатической вежливости, министр требовал, однако, прежде всего категорического отзыва на три пункта, уже упоминавшиеся Алопеусом в его словесных объяснениях в Стокгольме. Теперь они были изложены в таком виде:

Император Признает, что предлагаемый ему мир предлагается и его союзникам, от которых он себя не отделяет.

Император равным образом питает уверенность, что Швеция, зная в какой мере политическая система ею принятая была ей невыгодна, отныне отказывается от неё и в изъявление своего, желания мира примкнет к континентальной системе.

Его И. Величество считает, вне всякого сомнения, что, в видах приобретения неоцененных благ мира и преимуществ, представляемых тесною близостью, Швеция решилась уже признать, что Ботнический залив и река Каликс будут отныне границей между обоими государствами.

Таким образом, северная граница уклонялась против первоначальных условий, данных Алопеусу в руководство, притом к ущербу Швеции. Очевидно, эта перемена была в связи с успешным ходом военных действий отряда гр. Шувалова, который не только далеко ушел за Каликс, но и, миновав Питео, имел 2-го мая весьма удачное дело при Шелефте.

Гр-Румянцев приглашал барона Лагербьёлке, прежде чем отправлять бар. Стединка, окончательно установить принятие трех пунктов; без того переговоры не могли быть начаты. «Если, — писал гр. Румянцев, — Швеция безусловно признает эти основания (dune manière pure et simple), то от барона Стединка будет зависеть отправиться в путь и потребовать паспорта от генерала Барклая-де-Толли, которому они отосланы для выдачи, при условии извещения о состоявшемся уже на счет трех пунктов соглашении».

В тот же день, 14 (26) мая, и в том же смысле написано главнокомандующему, с категорическим предложением не выдавать паспортов, если не будет дано письменного отзыва в том, что три пункта приняты. Румянцев дополнял свое сообщение «примечанием» относительно возможного со стороны Шведов домогательства прекратить военные действия, в виду посылки уже уполномоченного для переговоров о мире. «Воля Государя Императора есть, чтобы вы изволили отозваться, что, не имея на то повеления Его В-ва, вы приступить к тому не