условиться и об окончательном мире. В ответ на это Алопеус должен был отправиться в шведскую столицу и объявить, что не вмешиваясь во внутренние дела Швеции, Император Александр-желает находиться с нею в приязненных отношениях. При этом ему предписано было пояснить шведскому правительству, на каких условиях Россия согласна переговариваться о мире.

Отъезд Алопеуса, несколько замедлившийся, так как ему долго не присылали паспортов, состоялся не раньше половины апреля. Во время пребывания в Стокгольме, продолжавшегося четыре дня, Алопеусу оказаны разные знаки внимания во множестве, начиная с предоставления ему прежней квартиры, и кончая ежедневными обедами с высшими правительственными лицами и ужинами в кругу приятных ему людей.

На приеме у престарелого регента, страдавшего к тому же ревматизмом, после обычных уверений в особенном уважении к Императору Александру и в желании мира, герцог признался, как тягостна была для Швеции война с Россией и насколько необходимо скорое её окончание. Он вдавался в подробности о бывших у свергнутого короля сношениях с Англией, о предъявленных требованиях субсидий более 100 тыс. фунт. в месяц, и о состоявшейся наконец, за 15 дней до катастрофы 1-го марта, ратификации соглашения. Алопеус, со своей стороны, говорил об известных условиях положенных в основу его действий: мир общий с союзниками России, закрытие гаваней англичанам, уступка Финляндии. «Знаю, — сказал герцог, — что таких условий нельзя избежать; но, для оправдания перед сеймом, необходимо будет делать вид старания приобрести Финляндию обратно.

При свидании с министром иностранных дел, бароном Лагербьёлке, речь шла о разных сторонах того же предмета. По поводу требования об уступке Финляндии наш посланник увидел, что шведы не теряли еще надежды возвратить себе эту провинцию, рассчитывая на покровительство Франции. Но когда Алопеус дал понять, что Император Александр, присоединив Финляндию к своей державе, будет защищать ее также твердо, как защищал бы Москву или Петербург, — Лагербьёлке отвечал намеком на то, что Швеция могла бы не лишиться этой области, возведя на шведский престол одного из русских великих князей, или принца Ольденбургского, супруга великой княгини Екатерины Павловны.[116] Алопеус прошел это заявление полным молчанием, а в частных разговорах в шведском обществе прямо высказывал, что Россия, разумеется, не может давать такому предположению никакого значения, так как хорошо научена недавним еще опытом. По абоскому миру, — говорил он, — Елизавета Петровна возвратила Швеции почти всю завоеванную тогда Финляндию, ради назначения наследником шведского престола её родственника, Фридриха-Августа Голштинского. И что же? Сын и внук его уже вели упорные войны с русскими императорами. Алопеус выражал при этом совсем недвусмысленно свое сомнение и в том, найдется ли вообще уважающий себя принц, который пожелал бы надеть шведскую корону и, вместе с тем, сделаться пленником и орудием самовольного и дерзкого стокгольмского сената.

По поводу вопроса о границах, Алопеус, хотя имел по инструкции обязанность требовать реки Торнео, но говорил о реке Каликсе, западнее Торнео, ссылаясь на преобладание финской в той местности речи (идиом). Лагербьёлке возражал на это ссылкою, что финские колонии есть в разных местах Швеции, и что в последнее время их открыли даже в Швейцарии. Если же применить принцип uti possidetis, то, по мнению министра, нужно бы ограничиться рекою Кеми, восточнее Торнео, где русские стояли в начале года. Алопеус изъявил полную готовность принять принцип uti possidetis, так как, пояснил он, отряд гр. Шувалова вероятно перешел уже и Каликс. До Стокгольма не дошла еще весть о капитуляции армии Грипенберга, а потому легко себе представить впечатление этой новости на Лагербьёлке.[117] В числе других статей, по которым Алопеус объяснялся с министром, следует отметить настоятельное требование последнего, чтобы Россия взяла на себя обязательство не возводить укреплений на Аландских островах, и не делать там никаких вообще устройств военного ведомства. Такое требование заслуживает внимания в виду того, что впоследствии, когда шли уже формальные переговоры о мирном трактате, шведские уполномоченные долго и упорно настаивали на сохранении Аландских островов во владении Швеции под тем предлогом, что они вовсе не составляют части Финляндии, и что никогда не было даже и мысли об уступке их России.

На прощальной аудиенции, хотя еще ранее установлено было, что о временном перемирии не должно быть и речи, принц Карл, любезный к русскому представителю по-прежнему, все-таки вручил ему проект перемирия. Алопеус принял бумагу; но, по его словам, даже не взглянул на нее.

Пред сим было упомянуто, что отъезд Алопеуса в Стокгольм замедлился, так как оттуда не торопились выслать ему паспорта. Без сомнения там ожидали исхода других, параллельных негоциаций, которые шведское правительство повело в надежде парализовать русские требования, или, по крайней мере произвести давление на предстоявшие переговоры. Шведское правительство, хотя и было в разрыве с Францией, однако обратилось к Наполеону. Специальное к нему посольство, с извещением о происшедшей перемене правительства и о желании войти к соглашение о мире, не привело ни к чему. Но, не дождавшись еще ответа, регент Карл обратился к нему с новым собственноручным письмом, поручив передачу его и все объяснения доверенному и близкому ему человеку, гр. Розену, которого сопровождал адъютант Карла, гр. Бьёрншерна. В письме от 29 (17) марта, описывая безвыходное положение Швеции в виду угрожающего положения России, вступившей уже на Скандинавский полуостров и направлявшейся будто бы к самой столице, Карл указывал на поведенные теперь с русским правительством переговоры о мире, и, как на первый их результат, — на прекращение временно военных действий. Речь шла, конечно, о заключенной Кноррингом конвенции, вслед за тем уничтоженной. Принц Карл находил, однако, этот достигнутый результат недостаточным и признавал дело потерянным, если Наполеон не вмешается в переговоры в качестве главного деятеля, comme partie principale.

Еще так недавно, с высоты шведского престола, Наполеон украшался эпитетами антихриста и апокалиптического зверя, — а теперь ему преподносилось название великодушного государя (souverain magnanime), которому Провидение вверило судьбы столь многих народов. Вся эта лесть, вместе с похвалами шведскому народу и другой аргументацией, сводилась к тому, чтобы избежать отдельных переговоров о мире с Россией, и чтобы Наполеон побудил своих союзников, т. е. Данию и Россию, вести одновременные переговоры в Париже или в месте пребывания французской главной квартиры, о соглашении обще с Фракцией на счет мира со Швецией. В виду быстрого хода событий Карл торопил Наполеона, и просил его послать соответственные инструкции посланникам при дворах петербургском и копенгагенском.

Наполеон был в это время в Испании, но узнав о вторжении Австрии, поспешил вернуться в Париж и ускакал затем на Дунай. Шведские посланцы должны были тщетно за ним гнаться. От Дюрока они услышали