Есть даже подозрение, что часть его самого могла поверить в свои собственные выдумки. Во всяком случае, к концу года он стал командиром своей центурии в колонне Мигеля Педролы. Биограф Коппа считает "удивительным, что Оруэлл, безжалостный наблюдатель, поверил рассказам Коппа о том, что он пожертвовал своей семьей и карьерой, лишь спустя годы после окончания гражданской войны в Испании". В защиту Оруэлла можно сказать, что десятки других людей тоже верили. Это не значит, что нужно принижать мотивы Коппа, побудившие его вступить в POUM. Он верил в дело Республики, впечатлял начальство своим усердием и рвением и был по-настоящему смелым. Оруэллу, наблюдавшему за колонной, пробивающейся к линии фронта, можно было бы простить его энтузиазм.

 

Тем временем в Уоллингтоне шла другая битва. Это была стычка между Эйлин, как литературным представителем Оруэлла, поддержанным Леонардом Муром, и Виктором Голландцем, которая велась из-за спорной второй половины "Дороги на Уиган Пирс". Голландц, хотя и был встревожен тем эффектом, который нападки Оруэлла на образцового социалистического интеллектуала могли произвести на подписчиков Левого книжного клуба, и возмущен его описанием советских комиссаров как "гангстеров", не был готов отказаться от книги: он знал, что первый раздел и автобиографическая преамбула ко второй части знаменуют собой решающий шаг в развитии писательского мастерства его протеже. Он также был увлечен ее исповедальным элементом ("Я не знаю, по сути, ни одной другой книги, в которой представитель среднего класса с такой полной откровенностью объяснял бы, каким постыдным образом его воспитали, чтобы он думал о большом количестве своих собратьев"). Книга была слишком хороша, чтобы ее игнорировать, и в то же время слишком резка в своих суждениях об ортодоксальных левых, чтобы остаться неоспоренной. Прежде всего, Голланц не хотел, чтобы считалось, что его выводы каким-либо образом отражают официальную политику Клуба. Выходом из тупика стало написание собственного предисловия, в котором он утверждал, что нападки Оруэлла на социалистическую "чушь" были "основаны на недоразумении", и защищал достижения советской революции.

Оказавшись в центре этой бури, Эйлин делала все возможное, чтобы поддержать интересы своего отсутствующего мужа. Письмо помощнице Мура, мисс Перриам, написанное в середине января, подчеркивает ее беспокойство: она понимает, что издательские графики плотные - ей было выделено всего двадцать четыре часа на просмотр гранков, - но надеется, что штатные корректоры не внесли слишком много "исправлений". Второе письмо, самому Муру, написанное две недели спустя, сообщает новости с Арагонского фронта: продвижение Оруэлла по службе ("что огорчает его, поскольку ему приходится рано вставать, чтобы выставлять караул, но у него также есть землянка, в которой он может приготовить чай"); нехватка оружия; необходимость действовать ("Он говорит, что считает, что правительственные войска должны атаковать, но не собираются"). К этому времени Эйлин уже сама замышляла уехать в Испанию, сначала обратившись за советом к Майрету из "Нью Инглиш Уикли", а затем узнав, что Макнейру нужен секретарь. В конце концов, все было устроено с удивительной легкостью. Неохотно согласившуюся тетю Нелли уговорили вернуться из Франции и присмотреть за коттеджем. Незадолго до отъезда Эйлин Лидия Джексон навестила ее на выходных вместе с Карлом Шнетцлером, старым другом и поклонником Эйлин, который, осматривая удобства, предлагаемые в "Магазинах", заметил, что если бы он был женат, то приложил бы все усилия, чтобы сделать это место приятным для своей жены.

За день до отъезда в середине февраля Эйлин написала Норе Майлз одно из своих характерных веселых писем, обыгрывая комические элементы своего отъезда ("Я вдруг стала чем-то вроде секретаря, возможно, ILP в Барселоне... Если бы Франко нанял меня в качестве маникюрши, я бы согласилась и на это в обмен на salvo conducto [безопасный проезд]"), но намекая на некоторые опасности, которые могут подстерегать ее впереди: 'Если Джордж не пострадает, я полагаю, что он останется до окончания войны как таковой - и я тоже, если меня не эвакуируют силой или если мне не придется приехать и поискать денег.' Ее прибытие в Барселону около 18 февраля с чаем, шоколадом, гаванскими сигарами и табаком вызвало небольшую сенсацию в офисах МЛП. Общительная, работоспособная, живая и не слишком гордая, чтобы выполнять рутинные административные задачи, Эйлин казалась полной противоположностью своему мужу-интроверту. Коллеги отмечали, что ее нескрываемое восхищение Оруэллом регулярно проскальзывало в ее разговоре. Для меня было честью слышать о нем день за днем", - вспоминал Орр.

Перемены витали в воздухе в Алькубьерре, где прибытие контингента МЛП привело к тому, что Оруэлла и Уильямса отправили присоединиться к прибывшим на новую позицию в Монте-Оскуро, в нескольких милях к западу и в виду Сарагосы. За исключением шурина Уильямса Рамона и дюжины анархистов-пулеметчиков, в отряде были только англичане. Если первые несколько недель пребывания Оруэлла в Испании, проведенные в основном среди испанских добровольцев, трудно восстановить в памяти, то с прибытием новобранцев из МЛП его карьера начинает вырисовываться. Ему понравились новобранцы, и особенно приглянулся девятнадцатилетний Боб Смилли, внук знаменитого лидера шотландских шахтеров. Смилли ответил комплиментом на комплимент и счел своего нового товарища "очень достойным человеком".

Присутствовавшие предлагали откровенные воспоминания об Оруэлле. В частности, речь шла о его своеобразной одежде - "гротескном" сочетании одежды и военного снаряжения, вспоминал будущий член парламента от лейбористов Боб Эдвардс, в котором были его вельветовые бриджи для верховой езды и шлепанцы цвета хаки, огромные ботинки, которые Дженни Ли видела в Барселоне, теперь покрытые грязью, балаклава шоколадного цвета с бесконечным шарфом цвета хаки, намотанным в несколько петель вокруг шеи, немецкая винтовка за плечами и связка ручных гранат, висевшая на поясе. Иногда поступали жалобы на то, что он курит, причем сигареты сворачиваются из грубого черного трубочного табака и зажигаются от веревочной зажигалки, которая висела у него на поясе рядом с гранатами.

Большинство членов отряда, более молодых, чем Оруэлл, и гораздо менее опытных, очень восхищались своим товарищем и ценили как его опыт, который он привносил в такие рискованные подвиги, как поиск картофеля и хвороста на склонах холмов, так и его храбрость перед лицом вражеского обстрела: по словам восемнадцатилетнего Стаффорда Коттмана, он был самым популярным человеком в контингенте. Несогласные мнения исходили от более жестких левых, озвученные наблюдателями, которые с подозрением относились к тому, что они считали политической наивностью, и возмущались тем, что они принимали за откровенную снисходительность. Фрэнк Фрэнкфорд, с которым Оруэлл всегда плохо ладил, отзывался о нем как о зорком журналисте, желающем "сделать себе имя", чей энтузиазм в отношении левых идей всегда был запятнан его социальным происхождением: "Создавалось впечатление, что он считал, что