в Испании. Вступать в I.B. с историей Джорджа странно, но это то, о чем он думал в первую очередь, и это единственный способ попасть в Мадрид". Эйлин надеялась, что ее могут перевести в Валенсию, где была надежда получить государственную работу.

Но ни один из планов не имел шансов на успех. Хотя Блейры еще не знали об этом, в первую неделю мая 1937 года, когда население города разбухло от притока добровольцев и беженцев, а вражда начала выплескиваться на улицы, Барселона была готова к взрыву. Если непосредственной причиной конфликта было растущее напряжение между социалистическими профсоюзами, такими как UGT и их союзниками в правительстве, и их анархистскими коллегами, то в то же время огонь несогласия разжигался и некоторыми наземными интервенциями российской внешней политики. Официальная советская линия оставалась "Сначала победа, потом революция", на том основании, что полномасштабное свержение существующих политических и социальных порядков в Испании лишь спровоцирует Гитлера. Одновременно со всех сторон незаметно подрывалось предположение, что испанское правительство все еще контролирует свою судьбу. Одним из самых зловещих проявлений этого стал захват НКВД (Народным комиссариатом внутренних дел) СИМа, разведывательной службы республиканской армии. Подобные инфильтрации происходили и в верхних эшелонах Интернациональной бригады, в отделе кадров которой часто работали люди, уже работавшие в НКВД или ГРУ, советской военной разведке.

Оруэлл всегда предполагал, что беспорядки, вспыхнувшие в Барселоне весной 1937 года, были в основном спонтанными. На самом деле многие факты свидетельствуют о том, что они были не только преднамеренными, эффективно спланированными и тщательно оркестрованными, но и что семена этого нападения на менее ортодоксальные части республиканской коалиции были посеяны за несколько месяцев до этого. Российские государственные газеты объявили об уничтожении троцкистов и анархо-синдикалистов еще до приезда Оруэлла в Испанию. Хосе Диас Рамос, генеральный секретарь Испанской коммунистической партии, уже осудил POUM как "агентов фашизма, которые выполняют свою главную миссию как агенты наших врагов в нашей собственной стране". Мало что из этой враждебности просочилось на нижние ступени Интернациональной бригады. Большинство рядовых бойцов были более склонны к солидарности и полагали, что идеологические трещины могут быть замазаны во имя единого фронта против Франко. Тем не менее, это было не лучшее время для члена милиции ПОУМ, чья жена работала на ИЛП, чтобы думать о смене своей верности.

Одним из любопытных последствий хаотической атмосферы, царившей в Барселоне в ту неделю, когда туда вернулся Оруэлл, стало то, что одним из главных источников информации о нем оказались не однополчане, с которыми он проводил свой отпуск, а шпионская сеть Коминтерна, которая была занята проникновением в социальный мир, в котором он перемещался. Разведывательные отчеты, предоставленные агентами, которые следили за его поездками в отель "Континенталь" и обратно или слонялись по вестибюлю соседнего отеля "Фалькон", где обосновалась большая часть руководства ПОУМ, не обязательно правдивы - агенты имеют привычку подавать то, что, по их мнению, хочет услышать их начальство; С другой стороны, даже ложные или преувеличенные данные подтверждают интерес, который Крук, Тиоли (который в "Homage to Catalonia" фигурирует как "итальянский журналист, наш большой друг") и третий человек по имени Дэвид Викес, официально работавший в штаб-квартире Международной бригады в Альбасете, проявляли к Блейрам. Роль Крука, в частности, была, по-видимому, ключевой. Одно время он был пулеметчиком в британском батальоне, который сражался при Хараме и из которого ему посчастливилось сбежать, он провел свое время в Барселоне, маскируясь под разочарованного ветерана-журналиста, забирая материалы из офиса МЛП в "Фальконе" и переправляя их на конспиративную квартиру НКВД для копирования.

Именно Круку и его кругу собирателей документов и охотников за гостиничными лобби мы обязаны самым упорным из слухов, преследовавших Оруэлла и Эйлин после возвращения из Испании. Это предположение о том, что отношения Эйлин с Жоржем Коппом выходили далеко за рамки дружбы и в тех случаях, когда Копп возвращался в Барселону с передовой, перерастали в полноценный любовный роман. В одном из отчетов о наблюдении Коминтерна говорится о ее "интимных отношениях с Коппом". Крук заявил, что он "на 95 процентов уверен", что что-то происходит. Пристрастие Эйлин к командиру роты ее мужа хорошо засвидетельствовано. В более поздней жизни ее старая подруга Розалинда Обермайер вспоминала, как ее лицо "озарялось", когда его имя всплывало в разговоре, а в письме к Норе Майлз есть несколько весьма двусмысленных замечаний, в которых она вспоминает, что Оруэлл не заметил, что Копп был более чем "немного не в себе", и отмечает, что "я иногда думаю, что ни у кого раньше не было такого чувства вины", прежде чем заключить, что "всегда было понятно, что я не была, как говорится, влюблена в Жоржа". Однако все это не является убедительным доказательством внебрачной связи. Доказательством обратного служит факт абсолютной открытости Эйлин в отношении Коппа - например, упоминание о нем в письмах к матери - или, с другой стороны забора, неизменное уважение Коппа к Оруэллу. Разве военный командир, у которого был роман с женой одного из своих подчиненных, стал бы так стремиться содействовать супружеским визитам, как это делал Копп с Блэрами? С другой стороны, так много в карьере Коппа, будь то в революционной Испании или за ее пределами, окутано тайной, что его отношения с Эйлин не поддаются простому анализу. Возможно, на войне все возможно, но мы не имеем ни малейшего представления о том, как далеко это зашло и как долго продолжалось.

 

Напряженность, влиявшая на политику республиканцев в Барселоне, была очевидна и в контингенте POUM, вернувшемся с фронта. Это становится ясно из отчетов о встрече 28 апреля, на которой Макнейр предложил - в итоге безуспешно - никому из тех, кто хотел уехать, не позволить сделать это до общегородской демонстрации, назначенной на 1 мая. Из двадцати девяти ополченцев в отряде Оруэлла десять, включая Оруэлла, Пэдди Донована и Дугласа Мойла, числятся как не желающие оставаться в POUM, еще семеро находятся в больнице, восемь уже уехали в Англию или собираются это сделать, а еще четверо (Гарри Милтон, Чарльз Доран, Артур Клинтон и Фрэнк Фрэнкфорд) названы "давними членами Независимой рабочей партии, придерживающимися троцкизма" и, как таковые, "нежелательными" для включения в ряды Интернациональной бригады.

Все еще воображая, что его собственный трансфер состоится, Оруэлл вышел из своего выздоровления, чтобы прощупать пульс города, который четыре месяца назад, казалось, находился в тисках социальной революции. Но потребовалось всего лишь утро среди барселонских магазинов и отелей, чтобы понять, насколько решительно изменилась ситуация за время его отсутствия. Война не то чтобы была забыта, скорее, она