анонимны: отец ее — он — жена ж его — она — девицу — разумный муж — она — муж — они. Отец семейства так и проходит свой жизненный цикл в повествовании безымянным: имя сохраняет лишь надгробный памятник:

Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,

Господний раб и бригадир,

Под камнем сим вкушает мир[244].

Относительно постаревшая супруга косвенно обрела фамилию, но чаще по-прежнему обозначается анонимно: у Лариных — Ларина проста, милая старушка — хозяйка — старушка — Оленька и мать — старушка — Ларина — старушки. И только при последней нашей встрече с Лариной мы узнаем ее имя: «Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «Алина!» Итак, оказывается, Ларина — Pachette, Пашенька, Прасковья. Оба супруга обретают имена в самый последний момент повествования о них, сам факт повторяется с абсолютной точностью. Вероятно, имя старшей Лариной заранее не определялось, и случайно появилась тезка Лариной в ее причудах переименовывания: «Звала Полиною Прасковью».

Портреты старших Лариных примечательны тем, что оба даны в движении, причем характер этого движения совершенно различен, а финал абсолютно тождествен.

Первое представление Дмитрия Ларина («Отец ее был добрый малый, / В прошедшем веке запоздалый…») — это своеобразный камертон, дающий единственную ноту, которая определяет все повествование о нем. Был он когда-то молод, был военным, награжден очаковской медалью, дослужился до бригадира — все это как будто проходит мимо него и пророчит позднейшее: «а сам в халате ел и пил». «Покойно жизнь его катилась», — замечает поэт, а мы поражаемся, насколько достоверен этот портрет и насколько необычен: надо уметь прокатиться по российским кочкам и ухабам и начисто исключить всякую тряску. Ларин это сумел — прежде всего путем отсечения интереса даже к тому, что его непосредственно окружало: не заботился, «Какой у дочки тайный том / Дремал до утра под подушкой»; любя жену, «В ее затеи не входил, / Во всем ей веровал беспечно…»

Кажется, сама смерть не вносит в эту жизнь никаких перемен: новый приял венец, с тем же покойным равнодушием; «умер в час перед обедом» и вместо обычного обеда с блюдами по чинам отправился под камень вкушать мир.

Судьба Прасковьи Лариной, напротив, являет образец метаморфоз: юная девица «писывала кровью» в альбомы подруг, произносила «н» на французский манер, «но скоро всё перевелось». Муж «в халате ел и пил», жена обновила «на вате шлафор и чепец»; при весьма несходном начале полная унификация в конце.

Если быт «соседства», выводимый с существенной долей иронии, вплоть до сатирических красок, все-таки лишен односторонности, быт Лариных изображается в особенности полифонично. Сказанное относится и к стилистике изображения, и к авторским оценкам. С. Г. Бочаров в строфе о смерти Дмитрия Ларина отметил и «простое» слово, и стилистически отклоняющееся от него вверх и вниз перифрастическое слово. Тот же полифонизм пронизывает содержательную сторону картин: здесь и курьезы уездного быта, и уродство крепостнической действительности, и своеобразная тихая поэзия. Ларины не только отрицаются, они вызывают известную симпатию. Вот некоторые повторяющиеся в романе формулы; они иначе звучат в применении к Дмитрию Ларину: «Отец ее был добрый малый» — «малый честный» (о Гильо); «Он был простой и добрый барин» — «Теперь же добрый и простой / Отец семейства холостой» (о Зарецком).

В чем причина этой известной мягкости изображения? Конечно, не в более высокой интеллектуальности этой жизни — нет таковой. Вероятно, в сравнительно высокой естественности этой жизни: наносное отличает лишь образ поведения юной Лариной; когда же все «пошло на стать», здесь выработались формы быта, иногда грубые, иногда примитивные, но и ни на что не претендующие; это обстоятельство создает здесь обстановку своеобразной сердечности; Ларин умирает, «Оплаканный своим соседом, / Детьми и верною женой / Чистосердечней, чем иной».

Функции старших Лариных в романе существенны и разнообразны. Более тщательно и подробно показанные, они прежде всего поясняют собой важный в романе быт соседства. Но эти образы вступают также во взаимодействие с другими образами и поясняют их.

Так, невозмутимо однотонный отец хорошо поясняет свою младшую дочь. «Всегда скромна, всегда послушна, / Всегда как утро весела», Ольга удивительно неизменна: «Резва, беспечна, весела, / Ну точно та же, что была». Такой она мелькнет перед нами под венцом, «С огнем в потупленных очах, / С улыбкой легкой на устах».

Здесь хотелось бы снова сделать отвлечение, замечание в скобках. Удивительно обаятельное умение Пушкина вести повествование. Часто встречаются простые фразы, которые и надо воспринимать в их прямом значении, но за ними проступает глубина, подтекст, скрытый каламбур. «С улыбкой легкой» — это точный штрих: такова улыбка, мягкая, полуявленная. Но если вдуматься, такова Ольга: она сама «легкая», пустышка, не способная на серьезное чувство.

Аналогичный пример: «Улан умел ее пленить…» «Пленить», буквально, — очаровать, возбудить симпатию. Вспомним, Ленский был «Ольгою плененный». Кстати, Пушкин постоянно подчеркивает, что Ленский любил Ольгу, даже так, «как в наши лета / Уже не любят…» Но неоткуда взять, что Ольга любила Ленского. Да, она благосклонно принимала ухаживания своего жениха, даже «ободряла» их и, к тому дело шло, вышла бы за него замуж: из этого не следует, что по любви, как не следует, что она вообще способна любить. И вот является улан. Тут не сказано, что он Ольгою плененный; он, лихой вояка, сам берет ее в плен: каламбурное иносказание здесь становятся явным. Плен этот для Ольги сладок; тут недалеко до утверждения — «Улан любим ее душою…» Однако останусь при своем сомнении: Ольга и любовь — оксюморон.

Татьяна не повторяет своей матери. Однако в их судьбах есть много соотносимых моментов, формально сходных, а по существу контрастных.

В тексте романа непосредственно сопоставлены читательские интересы дочери и матери: истинная, творческая начитанность Татьяны («Она влюблялася в обманы / И Ричардсона и Руссо») и поверхностная, подражательная, даже заемная и быстро проходящая книжность матери.

В жизни матери многое напоминает судьбу Татьяны. И герой сердца до замужества. Правда, в конце практичная Ларина едва вспоминает свою книжную любовь («Как, Грандисон?.. а, Грандисон!»); Татьяне не будет дано забыть своего героя. Еще значительнее другой момент: «Но, не спросясь ее совета, / Девицу повезли к венцу». У Татьяны все-таки добиваются ее согласия. Не Татьяна выбирает мужа: ее выбирают. Но и в пассивной позиции Татьяны, несомненно, больше сознательной добровольной решимости. Она идет замуж без любви и знает, на что идет; практически исключается какая-либо неожиданность семейной жизни, благодаря которой она бы, как мать, «довольна стала». «Замена счастью» Татьяне не привычка, не какие-либо