– Юра, – спросил я, – ты жертвуешь своими новыми ботинками ради какой-то жалкой букашки?

Он пристально посмотрел на меня сквозь свои драгоценные очки, затем перевел взгляд на спасенного муравья, бегающего уже по его ладони и, сдув его куда-то в траву, произнес:

– Понимаешь, легче всего подать руку помощи страждущему человеку. Это часто остается замеченным. А кто подаст ее муравью? Никто! Потому что никто в этом акте не находит должного величия – побыть несколько мгновений, хоть один только миг, побыть Богом. Ведь для этого муравья я – Бог! Или я не прав?

Я не нашелся, что ответить и молчал.

И еще Юра был неистовый и неистощимый борец за мир во всем мире. К миру он относился с почтением, он считал, что только дураки не могут договориться, что причина всех военных конфликтов – это скудоумие правителей, их комплексы и упрямство, недалекость и недостаток элементарных знаний о природе вещей.

Он всегда был максималистом и жил по закону: «Все или ничего!».

Воровать, говорил он, так миллион, а спать, так с королевой.

Он знал историю жизни всех долгожителей, начиная от библейских персонажей и заканчивая бабой Грушей из Хацапетовки. Честолюбец? Конечно! Все мы страдали этим пороком. Врач по призванию, он легко разбирался в болезнях и знал все средства и способы их лечения, но я не помню, чтобы он кого-нибудь вылечил. Он изучал больного только как материал для получения дополнительных знаний о жизни и смерти. Я и по сей день не встречал никого, кто бы так глубоко погружал себя в смерть. Ему нужно было знать, как и отчего умирают атомы и молекулы. Где та видимая и невидимая грань, что отделяет живое от мертвого?

«Диагноз» стало его любимым словом. И все доступные ему достижения науки и техники он поставил на службу своей любознательности и своему любопытству. Для него важно было только одно: его диагноз должен быть точен! Он никогда не был мстителен или злопамятен, но помнил абсолютно все, что заставляло его краснеть или злиться.

Мысль о Юре теперь сидела не только в моем мозгу, но в каждой клеточке и, видимо, поэтому, как только Жора произнес эту фразу про очередное убийство какого-то нефтяного царька в Эмиратах без следов насилия, меня словно жаром обдало: Юрка!

Это же его работа! Надо признать, что интуиция меня никогда еще не подводила. Юра и это бесследное тихое интеллектуальное убийство! Тут и думать нечего! В голову тотчас пришли десятки воспоминаний – Юрины восхищения всякими способами дистанционного управления здоровьем человека. Он досконально изучал механизмы воздействия на психику, возможность подчинения небольших групп людей и целых народов. Зомби – это было его любимое словцо. «Ты сегодня, как зомби», «Эй ты, зомбированный»… Юрка, Юрка! У меня не было ни йоты сомнения. Как только эта мысль пришла мне в голову, я тут же объявил Жоре:

– Я завтра вылетаю.

– В Эмираты?

Я не удивился Жориной догадке. Я был просто счастлив.

– Знаешь, – сказал он, – я тоже подумал о нем. Все твои рассказы о его увлечениях и пристрастиях определенно позволяют предположить, что он к этим убийствам имеет непосредственное отношение. Во всяком случае, здесь можно говорить о почерке человека, по твоим рассказам похожего на Юрку. Да я и сам хорошо помню его страсть шкодить, не оставляя следов.

Чтобы поддержать Жору и услышать еще несколько доводов в пользу своих предположений, я возразил:

– Ни малейшего сходства.

На что Жора тотчас среагировал:

– Такие, как твой Юрик интересны тем, что у них размыты границы морали. По своему усмотрению они спокойно передвигают полосатые столбики, находя для себя тысячу объяснений, и всегда оправдывают любой свой поступок, если чувствуют какие-то нравственные неудобства. Они легко склоняют чашу весов на свою сторону и без зазрения совести распоряжаются жизнями других при достижении собственных целей.

– Ты так думаешь?

Мне было интересно его мнение.

– Да. Вполне возможно, что твой Юрка сейчас как раз тем и занят, что занимается отстрелом всяких там царьков и нуворишей, которые служат мишенями для его интеллектуального оружия. Таких сейчас пруд пруди, это прекрасный испытательный полигон.

Жора сделал паузу и добавил:

– Если, конечно, он не выращивает капусту где-нибудь на маленьком приусадебном участке или не разводит кроликов…

– Он – не такой.

Чтобы расшевелить Жору и подробнее разузнать его мысли о возможной причастности Юры к веренице этих загадочных убийств, я пытался противоречить, ставил под сомнение его аргументы и догадки, спорил:

– Да он муху не обидит. Помню…

– Не знаю.

У Жоры было свое представление о таких, как Юра тихонях, да и я давно знал, что в каждом тихом болоте есть свой черт. Тем не менее, я то и дело раззадоривал Жору, подливая масла в огонь.

– Он всегда был противником проведения экспериментов на животных. Мы как-то работали с амебами, изучали репаративные способности их клеточной поверхности, разрушали механическим воздействием – кавитацией – и смотрели, как они, полумертвые, латают дыры…

– Он возмущался?

– Какой там! Он назвал нас дикарями, варварами и живодерами.

– Так и есть.

– Да, но…

– Разве не так? До сих пор не понимаю, – сказал в конце концов Жора, – зачем он нам нужен? Можно попытаться разыскать его через Интерпол. У меня есть там концы и ребята помогут.

Неделю или две я не предпринимал никаких попыток, связанных с поиском, ни разу в разговорах с Жорой не упомянул его имени, запретил себе думать о нем. Чтобы успокоить себя, мне нужно было переспать с мыслью о том, что если даже мы с Жорой не правы в своих догадках и нам не удастся найти Юру, у нас, тем не менее, все получится. Как бы там ни было рано или поздно мы своего добьемся. И как часто бывает, решение придет совсем неожиданно. Все решится само собой и наилучшим образом, думал я, даже если Юра будет для нас потерян. Да и других дел было невпроворот. Звонила Аня.

– Ты не звонишь.

– Ань…

– Наши планы меняются?

– Да, я улетаю, но ничего не меняется.

– Звони хоть… Я обещал.

Приехал Вит и стал задавать свои дурацкие вопросы о каких-то жизненно важных денежных потоках. Я и ему обещал подумать. Мы по-прежнему торчком торчали в лаборатории, не все у нас ладилось, хотя, на первый взгляд, все всё делали правильно. Но теперь и Жора понимал, что без Ани и Юры нам не обойтись. Я знал, что так будет. Мы четко не формулировали причин этого понимания, но каждый из нас знал наверное, что только они сдвинут дело с мертвой точки. Она и на самом деле оказалась мертвой, точка, которую мы поставили в своем деле своим бессилием что-либо изменить. Абсолютная безысходность. Какие-то недочеты, недоработки, сволочные оплошности и ненавистные мелочи стопорили дело, которому мы безраздельно, да-да! посвящали жизни. Так бывает, когда вдруг дела идут вкривь и вкось (закон Мерфи), а против закона все бессильны. Как потом оказалось, недочеты и всякие там оплошности были здесь ни при чем. И вот однажды, когда очередная попытка обучить высоколобого Жана простейшей манипуляции переноса клеток из одной подложки на другую трагически, как жизнь Кеннеди, оборвалась, Жора не выдержал и стал орать на меня, да, орать, нещадно орать. Никто никогда не мог похвастать, что знал Жору орущим. Никто! Никогда! Жора орал так, будто ему серпом отрезали яйца. Ясно, что все, кто был в лаборатории, остолбенели. Я не знал, куда себя девать.