во время ее беременности, когда она носила в себе того, кто потом станет его братом, но откуда ему знать, что этот брат – его «настоящий» брат?

И как определить понятие «настоящий»? Мы – «настоящие» братья, потому что нас родила одна мать, зачав нас из одной спермы? Мы «настоящие» братья, потому что нас связывает кровное родство? Или же мы «настоящие» братья, потому что мы члены одной семьи? Его могли усыновить или его брата могли зачать из спермы другого мужчины. Тогда играет ли вообще какую-то роль кровное родство, если двух людей связывает братская любовь? А как насчет их биологических родителей? Важны ли они в таком случае? Для него ответ на оба вопроса отрицательный. Потому что любовь к родителям возникает позже. Мы любим, уважаем своих родителей и заботимся о них, потому что они нас вырастили и помогли нам выжить, а не потому, что они стали частью некоего биологического процесса, акта оплодотворения. Это в наибольшей степени становится очевидно при усыновлении ребенка: ребенок любит тех, кто его выкормил, и он называет их родителями. Для него они настоящие родители, и этот факт не менее настоящий – на самом деле он мог быть даже более настоящим, – чем отношения между биологическими родителями и их детьми.

Тогда в чем суть определения «родитель»? Тот же вопрос применим и к определениям «брат» и «сестра».

Мы, люди, растем в рамках ограниченного восприятия, слушая стародавние сказания, но все они крутятся вокруг слов «мать», «отец», «семья», «кровное родство» – назовем лишь самые ходовые, – и в конечном итоге они подводят нас к определению этих слов, что и позволяет нам осмыслить свое положение в жизни. Но одного только осмысления недостаточно. Мы должны также иметь представление о значении, о более емких определениях некоторых слов: слов, чей смысл мы не осмеливаемся исследовать, менять или подвергать сомнениям, словно если мы просто в них усомнимся, нас могут заклеймить как неблагодарных.

Мы познаем эти сказания, будучи ограниченными рамками своего восприятия, мы познаем ценность этих больших слов и их смыслов, но мы не в состоянии познать, как из смыслов конструируются термины. Такие слова, как «родитель», «семья», «брат» или «сестра», «кровное родство», – не прошли дистилляцию в нашем сознании, точно сладкий нектар, но были влиты в нас извне. Черпая из банки густую липкую субстанцию (возможно, мед), наши родители кормили нас с ложечки этими словами, приговаривая каждый раз: «Это мед, мой дорогой, он такой сладкий!» Тогда мед и стал ассоциироваться у нас со сладостью: мед означал сладость и больше ничего. Потом мы стали воспринимать это утверждение как истину или норму. И начали подгонять свой личный опыт под смыслы, которые были нам навязаны. Вот как мы, люди, шлифуем и полируем свой жизненный опыт. Если мы стараемся изо всех сил, но никак не можем привести к норме наш опыт, нам приходится подрезать или совсем удалять некоторые события. Нас воспитали так, чтобы мы беспрекословно принимали традиционные определения, а не конструировали собственное понимание жизни.

* * *

Во что он играет? Сидит и пытается втиснуть океаны в каналы? Его младший брат только что встретил трагическую смерть, а он не чувствует никакой печали. Он чувствует лишь, что Читчай заслужил эту смерть. Он не чувствует ни любви, ни привязанности к утраченной жизни того, кого он некогда называл «братом». Может быть, он пытается с помощью изощренного жонглирования доводами логики и разума как-то оправдать отсутствие у него желания горевать по поводу смерти собственного брата.

И не забудем, что он все еще старается совладать с неиссякаемым потоком проблем, которые низвергает на него мать. Он осознает, что ему надо как-то уворачиваться от этого потока; а на деле он все еще мечется в пределах одной проблемы, пытаясь придумать для нее решение. Но он уже начал рассматривать больше вариантов развития событий, которые могли бы привести к выходу из затруднения. В конце концов, коли мать вручила ему проблему, то пускай она смирится с предлагаемым им методом ее уладить. Смерть Читчая была лишь прологом к настоящей и неминуемой катастрофе. Сморгнешь – и все упустишь! Если его матери взаправду интересно, то он бы прямо сейчас ей заявил: правда в том, что те, кто постоянно канючат о смерти, умрут очень нескоро. Те же, кто, однако, хотят жить, первыми покидают наш мир, оставляя здесь всех желающих умереть, предоставляя им возможность продолжать существовать в параличе, будучи неспособными о чем-то думать или что-то делать, только наблюдать за тем, как тонут, гибнут и исчезают жаждущие жить. Те же, кто тяготеет к смерти, обречены жить, обречены свидетельствовать миру, чтобы преподать нам всем урок.

Таков в общих чертах был выход из проблемы, которую мать поручила ему решить.

А знаешь что, мама? Его уже долгое время снедали сомнения насчет Майтри, и сегодня он намерен найти способ разрешить и их. Смерть Читчая открыла ему, что кровное родство с кем-то не создает автоматически чувство привязанности к этому человеку. И если речь идет о таком безмозглом баламуте, как Майтри, что ж, избавиться от него будет просто.

За время своей второй поездки домой он узнал кое-что, относящееся к происшествию с Майтри. Они с матерью как раз консультировались с нанятым им адвокатом, когда Сомчай – подружка Майтри, присутствовавшая здесь в ту ночь, когда тот напал с мачете на Тая, – проходила мимо них, направляясь к себе в комнату. Он заметил, что она набрала вес и шагала довольно медленно, и спросил мать, что с ней. Мать, просияв, ответила, что Сомчай беременна. Когда же он спросил, кто отец, она сказала:

– Ну, а кто же еще?

И он предположил, что мать уже воображает себя с внуком на руках – вот почему она казалась такой довольной. Но он был совсем не доволен, особенно вспоминая, как развивались события в ту злополучную ночь. Он вспомнил, как Майтри донимал мать просьбами организовать его свадьбу с Сомчай, а еще упросил ее заплатить вместо него выкуп. Уже потом, в телефонном разговоре, мать поинтересовалась его, старшего брата, мнением, и он прямо заявил, что не одобряет ее финансовую помощь Майтри.

Хотя Майтри и Сомчай так и не поженились, оба жили в одной из квартир матери в доме, предназначенном для съема, как муж и жена, и теперь было ясно, что их брак был оформлен на практике. Он вспомнил, как накричал на брата, требуя от него пользоваться презервативами. А теперь у него было такое чувство, словно тот в ответ отхлестал его по щекам, до