Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был так рассержен, что смог бы перестать изливать свой гнев, только если бы под его ногами разверзлась земля. Не об этом ли он втайне мечтал? Он бросал оскорбительные слова в лицо матери. Единственным человеком, кто смог бы посоревноваться с ним, был печально известный матереубийца из легенды Конг Кхао Ной![71]
– Уволоки меня к себе! Прямо сейчас! – тихо обратился он к земле. Он шагнул к комнате младшего брата и начал кричать на него.
– Меня удивляет, что ты еще жив! У тебя остались еще мозги? Где твоя совесть? Ты же просто зверь, дикарь! Ты только и делал в жизни, что причинял неприятности матери и братьям. Почему ты еще дышишь? Почему тебе просто не помереть? Смерть станет для тебя благом и сделает всю семью счастливой. Твоя смерть избавит маму от тяжкого бремени и освободит меня от тех мучений, которые ты мне доставил.
Он помотал головой, чтобы показать, как сильно брат его разочаровал. Майтри сидел в темной комнате. Вид у него был страдальческий.
– И сегодня ты не пошел на работу, ведь так? Готов поспорить, ты сказал, что слишком опечален, чтобы работать. И готов поспорить, ты скажешь то же самое, когда сядешь и начнешь пить до ночи! Ты приносишь нашей семье одни неприятности! Сукин ты сын!
* * *
Он сел на автобус до Бангкока. Гнев, пылающий в его душе, постепенно угас. Его повседневная жизнь в Бангкоке не слишком-то бурная. В основном он сражается с тишиной и собственными мыслями, и в те дни, когда им овладевает скука, он садится на пассажирское сиденье мотобайка-такси, которое везет его по извилистым и незнакомым переулкам большого города. Поездив так некоторое время, он соскакивает с него и бродит по городу, а потом снова берет такси и едет домой. Какие-то вечера он просиживает в баре японского ресторана, чьи посетители – японцы, работающие в японских компаниях в Таиланде. Они приходят сюда со своими коллегами или начальниками. Сначала они тихо едят и выпивают, но потом ими овладевает веселье. Ему нравятся такие рестораны. Слушая, как иностранцы смеются или беседуют на своих языках, он проникается теплым чувством и в то же время очарованием. Вечером того же дня, когда он съездил в родной город, он идет в японский ресторан, где выпивает несколько чашечек саке, одновременно куря одну сигарету за другой, и дым от его многочисленных сигарет клубится вокруг, создавая впечатление, будто весь ресторан заволакивает туман. Потом он идет в туалет, где беззвучно плачет, чтобы не потревожить других посетителей своими рыданиями. После чего он просит счет и уезжает на мотобайке-такси домой. Дома он опять плачет. У него такое чувство, будто сердце и все тело сковали боль и печаль, оттого что он наговорил ужасных вещей матери и младшему брату. Он никогда себя за это не простит. Произнесенные им ужасные слова не просто воздействуют на тех, кому они адресованы; он же не вырвал их из себя и не передал кому-то другому. Наоборот, они все еще звучат у него в ушах, они сжимают все его существо с такой силой, что будто перекручивают его тело, и оно начинает рассыпаться на куски, как выстиранная одежда, которую так сильно выжимаешь, что она расползается по швам, рвется и приходит в полную негодность. Он чувствует себя рубашкой – некогда целой рубашкой, с воротничком и рукавами, карманами и прочим, – которую превратили в мятую тряпку, готовую вот-вот разорваться на лоскутки.
Он вспоминает все ужасные вещи, что наговорил матери и Майтри. Жуткие образы разрушения встают у него перед глазами и охватывают все его естество.
15 декабря 2008 года
Три дня спустя ему позвонила мать.
– Теперь ты можешь быть доволен! – сказала она, рыдая. – Читчай умер!
* * *
Смерть Читчая – очередная глупая ситуация, не имеющая никакого отношения к катастрофе, которую сейчас переживала семья по милости Майтри.
У Читчая были свои проблемы, и его смерть стала результатом стечения многих обстоятельств, которые он сам себе создал. Она была абсолютно независимым событием, никак не касавшимся его семьи. Когда мать сказала, что он может радоваться смерти среднего брата, ее обвинение было совершенно не по адресу. Он не желал смерти Читчаю. Но его смерть оказалась своевременной, так как она символизировала крах, переживаемый всей семьей. Но мать посчитала смерть Читчая поводом, чтобы возложить вину на старшего сына.
Однако, испив уже бедствий сполна, он легко смирился с возложенной на него матерью виной. Пусть верит, что его жестокие слова имели такую же силу, как судебное решение. Пусть верит. У него их еще предостаточно.
К смерти Читчая привели его взгляды на жизнь: многообещающий представитель среднего класса, стремящийся к роскошной жизни, стремящийся осуществить мечту, взлелеянную в нем обществом. Хотя подобная мечта была обыденной, она заставила его чувствовать себя особенным, отличным от тех, кто стоял на нижней ступени социальной лестницы, от представителей предыдущего поколения и от тех, кто принадлежал к окружавшим его деревенским жителям. Подобные мечты, свойственные среднему классу, рисовали совершенно иную картину, не похожую на провинциальную простоту. Это были мечты, произведенные государственными заводами и фабриками, телевизионной рекламой, брошюрками, выпускаемыми ради национального экономического и социального развития. Подобные сфабрикованные мечты вдалбливались в пустые мозги молодежи, которая создавала образ себя как более новаторского, более продвинутого поколения, вынужденного влачить жалкое существование провинциальной деревенщины. Сперва они постепенно меняли себя, а потом приступили к изменению земли, на которой стояли. Но подобные перемены обходятся дорого. Тысячи не выдержали и умерли на пути к ним, и Читчай был одним из них. Более того, смерть Читчая была предопределена. Смерть – неизбежное следствие такой мечты. (Это не слишком широко афишируется, но, тем не менее, это факт и от него никуда не деться.) Другими словами, одна неотделима от другой.
После того как банк за долги отнял у Читчая любовное гнездышко, его жена сменила имя и фамилию и переехала в Бангкок, чтобы начать там новую жизнь. Обанкротившись и оставшись один, Читчай вернулся в свой родной город, где его мать со своей незыблемой любовью встретила его с распростертыми объятьями. Она взяла его под заботливое крыло, постепенно штопая прорехи в его истерзанной душе, покуда та снова не стала целехонькой. Она также уговорила его стать на время монахом, надеясь, что так он сумеет избавиться от неудач. В глубине души она также хотела сама