Зная, что Байрон шутит, чтобы скрыть неловкость, Эдит сжала его механическую руку своей такой же рукой:

– Спасибо, Байрон.

Если бы олень мог покраснеть, то, наверное, так бы уже залился румянцем. Вместо этого он моргнул, шмыгнул носом и дернулся, словно вдохнул немного перца. Придя в себя, он торжественно произнес:

– Разумеется, я его не слушал.

– Я уверена, что там нет ничего интересного. – Эдит старалась говорить спокойнее, чем чувствовала себя на самом деле.

– Ну, прошу меня извинить, капитан, – у меня назначена встреча в гостиной. Учу зайца вальсировать, а он не желает учиться.

И олень, повернувшись на каблуках, зашагал по коридору с легким, но безошибочно узнаваемым подпрыгиванием.

Эдит удалилась в свою каюту на средней палубе, чтобы выслушать сообщение Сенлина в одиночестве.

Она не заботилась о своем жилище. Каюта капитана была чересчур велика и чрезмерно украшена портретами бывших командиров. Помещение заполняли стеклянные шкафы с медалями, аксельбантами и десятками выставленных на всеобщее обозрение и кажущихся случайными предметов, включая марионетку, одетую как адмирал, веер из черного кружева, модель парусника и медную грелку для кровати с изображением сельской сцены на дне. Когда в первый же вечер их путешествия она сообщила Байрону, что предпочла бы меньшую каюту, он выразил некоторое недоумение.

– Я терпеть не могу все эти безделушки, – объяснила она. – У меня такое чувство, будто я забрела в ломбард.

– Безделушки? – Байрон захныкал от ужаса. – Эти безделушки были подарены величайшей знатью Башни всем почтенным командирам «Авангарда». Это бесценные символы исторического благоговения. Это никакой не ломбард. Это музей!

– Но в том-то и дело, что я не хочу спать в музее.

– И все же именно здесь спит капитан. Это традиция, – настаивал Байрон, и она невольно вспомнила слова, сказанные Сенлину, когда он отказался спать в каюте капитана Билли Ли: «Команде нужно личное пространство, чтобы развлекаться и планировать мятежи. Это полезно для морального духа». Забавно, сейчас, оказавшись по другую сторону спора, она чувствовала себя совсем по-другому.

Нравится ей или нет, но это ее каюта, и у нее не было другого выбора, кроме как принять ее.

Она закрыла дверь и взяла бутылку рома из уютной груды книг, карт, тарелок и моделей, которые оставила на столе, как будто бросая собственным беспорядком вызов тщательно рассортированной ерунде. Выдернула зубами пробку и налила немного в почти чистую оловянную кружку. Отпила глоток, сняла шинель и села, изучая медное тело посыльного.

– Итак, Том, давай посмотрим, что ты скажешь в свое оправдание.

Она повернула голову мотылька, и машина тихо зашипела, донеслись звуки далекой и чужой комнаты.

– Ну ладно, Байрон. Надеюсь, ты помнишь мою просьбу, – сказал Сенлин. Хотя голос был немного слабым, она так удивилась, услышав его, что вскочила и задела стол. Чудеса Сфинкса так часто вызывали тревогу. – Обещаю, что это единственный раз, когда я злоупотреблю твоим расположением, но прошу, пожалуйста: я хотел бы сказать несколько слов Эдит, и только ей. Спасибо, Байрон. Ты хороший друг.

В записи возникла пауза. Эдит начала расхаживать по комнате.

– Дорогая Эдит, – сказал Сенлин и рассмеялся. – Забавный способ начать. Это ведь не совсем письмо, правда? Хотя и не разговор. Боюсь, получится еще одна лекция! Надеюсь, ты сможешь простить меня…

Она услышала улыбку в его голосе.

– У меня был довольно странный вечер. Вообще-то, это была странная неделя. Я спас хода от побоев только для того, чтобы он убил двух человек у меня на глазах. Я избежал подозрений в этом преступлении, но ценой того, что видел казнь одиннадцати невинных мужчин, женщин и детей. Я смотрел, как старый друг сражается ради моего развлечения. Я пытался снискать расположение человека, который женился на моей жене. И вот сегодня вечером… я увидел ее. Наконец. Я ее увидел. И она была… это было похоже на встречу со слухом, если можно так выразиться. Она была такой знакомой и в то же время совсем другой. Я был в маске, а она со своим герцогом, а потом мы вместе ехали в вагонетке для угля, и… – Эдит услышала, как он борется и заикается, и, хотя он не сказал ничего связного, эта попытка, казалось, говорила о многом.

Он прочистил горло и продолжил:

– В итоге она ясно дала понять, что предпочитает жить в Пелфии. Я ее не виню. Я не завидую ее счастью. Похоже, у нее очень интересная жизнь. Частью того ужаса, который я носил в себе весь прошлый год, была мысль о том, что, как только она повидает мир, ее мнение обо мне ухудшится. Я ходил на спектакль, где был персонажем и… ну это не имеет значения. Это же не спектакль. Я же не актер.

Я думаю, ты была права, Эдит. Мы – не то, на что мы надеемся; мы – только то, что мы делаем. К добру или к худу, как бы ни сложилось, но мы – это то, что мы делаем. Я провел бо́льшую часть года в отрицании того, кто я есть, кем я стал, настаивая на том, что я каким-то образом стою выше своих преступлений, своего выбора, своих… чувств. Единственное, чего я добился своим уходом в отказ, – я стал несчастным и, видимо, невротиком. Ну что ж, с этим покончено. Я просто благодарен за то, что в этом сумасшедшем доме есть кто-то, кого я знаю и кому могу доверять. Кто-то, кто является бесконечным источником поддержки и силы. Я едва ли могу выразить, как сильно люблю твое общество, твой характер, твой… но я больше не буду тратить слов. Это чувства, которые лучше показывать, чем рассказывать. Я надеюсь скоро увидеть тебя и дать тебе то, чего не смог дать ей: мужчину, достойного твоей любви.

Эдит поняла, что очень быстро расхаживает по комнате, только дослушав сообщение. Она остановилась на полушаге и еще некоторое время ощущала, как лихорадочно бьется ее сердце.

Скользнув в кресло, она ощутила наплыв чувств, как приближающийся ливень: сперва несколько робких волнующих капель, затем дюжина шумных мыслей, потом хлынувшие разом последствия, тревоги и чудеса, приходящие вместе с возможностью любви, и все это падало быстрее, чем она успевала ловить.

Затем так же быстро, как и налетевшая буря, все отступило. Ее мысли растворились в туманной, знойной тоске. Ей хотелось бы иметь больше времени, чтобы насладиться этим чувством…

Но долг не терпит отлагательств. Мысли о бурлящем красном море преследовали ее постоянно. И в заявлении Сенлина был практический аспект, а именно влияние на цель Волеты в Пелфии.

Эдит подошла к рупору связи у двери каюты и крикнула в маленькую медную трубу, соединявшуюся с мостиком. Она позвала Ирен и, когда амазонка ответила, сказала:

– Не могла бы ты отыскать Волету и Байрона и прислать их ко мне? А потом найди себе что-нибудь поесть и немного отдохни. Ты более чем заслужила это. Я возьму третью вахту.

– Значит, Охряник останется здесь один, – сказала Ирен, и хотя голос слегка приглушили трубы, Эдит все равно расслышала тревогу амазонки.