Они взяли себе за правило не оставлять Красную Руку одного у руля. Но это было до того, как он отличился, поймав пулю, которая вполне могла оборвать ее жизнь.

– Охряник, руль у тебя. Продолжай кружить между тридцать первым и двадцать девятым уделами. Дайте мне знать, если появятся новые сигналы тревоги.

Она выслушала его «Да, сэр», вернулась к столику и стала ждать Волету.

А потом послание Сенлина заиграло снова – это вышло случайно, по крайней мере поначалу. Эдит взяла диктофон, чтобы спрятать его подальше от посторонних глаз, и в процессе случайно перезапустила воспроизведение. Но вместо того чтобы остановить его, она поймала себя на том, что снова прислушивается. И когда устройство закончило играть, она включила его в третий раз, хотя и не совсем понимала почему. Может, она просто наслаждалась звуком его голоса или что-то еще, какая-то закодированная тишина между словами заставляла ее слушать внимательнее?

И тут в каюту ворвалась Волета, Эдит выронила диктофон и кинулась за ним под стол.

Волета услышала, как обнаженные и честные слова Сенлина кровоточат посреди комнаты, словно рана, Эдит же пыталась выключить запись, сгорая от смущения, на которое не считала себя способной. Угрызения совести как будто усилились от удовольствия, которое охватило ее всего лишь мгновение назад. Все равно что выйти из сауны в снежный день. Колебание между крайностями было ошеломляющим, болезненным и в то же время удивительно бодрящим.

Она совершенно растерялась и в результате позволила Волете руководить дискуссией больше, чем обычно. Когда разговор перешел в переговоры, как это всегда бывало с Волетой, Эдит обнаружила, что чувство вины повлияло на ее способность рационально рассуждать. Как она могла запретить Волете преследовать Марию, скрывая в руке доказательство интимного общения с Томом? Это было невозможно! Да, доводы Волеты казались достаточно разумными в этом контексте, и Эдит приняла бы любые разумные меры, чтобы обеспечить безопасность жены Сенлина. Зная, что ее суждения предвзяты, она все-таки уступила: Волета проникнет в Пелфийский двор и во второй раз предложит помощь Марии.

Даже принимая это решение, Эдит знала, что оно будет преследовать ее.

Байрон задержался после радостного отбытия Волеты. По выражению его лица Эдит поняла: он пытается что-то сказать. И вместо того чтобы смотреть на его мучения, она спросила:

– Что с тобой, Байрон? Ты выглядишь несчастным.

– Я не хочу совать нос в чужие дела, но… он не упоминал ничего такого, наводящего на мысль, что он может… ненадолго сойти с дороги?

– Что ты имеешь в виду?

– Я про Сенлина – не сказал ли он чего-то вроде… «О, не говори никому, но я собираюсь немного пошалить. Может быть, я выпью слишком много вина, потеряю счет часам и засну в переулке, а не отправлю ежедневный отчет, как полагается». Что-нибудь в этом духе?

– Я ничего не понимаю. Ты ведь только что дал мне его отчет, не так ли? Или часть его?

– Ну, он не совсем свежий.

– В каком смысле? Когда же это пришло?

– Два дня назад, – ответил Байрон. – И прежде чем ты что-нибудь скажешь: да, я сидел над этим посланием, потому что у меня было тяжелое, долгое раздумье о том, должен ли я передать его тебе. Я не могу так легко ослушаться приказа, капитан. И я признаю, что чуть было не отправил его Сфинксу, несмотря на обещание Сенлину, но я этого не сделал.

– И с тех пор от него не было вестей?

– Нет.

– И это необычно?

– Так и есть, – сказал олень и увидел, как золотистая кожа Эдит посерела. Он поспешил добавить: – Но я могу придумать дюжину объяснений, почему задержались его отчеты. Возможно, он случайно пролил что-то на коробку с посыльными или посыльные повредились в полете. В конце концов, Сфинкс послал его в Пелфию отчасти для того, чтобы выяснить, кто уничтожает его шпионов.

– Но ты же беспокоишься?

Байрон издал двусмысленное ворчание:

– Я не беспокоюсь. Я слегка встревожен. Я надеялся, вдруг он сказал тебе что-нибудь такое, что успокоило бы нас обоих.

– Нет. К сожалению, он ничего не сказал ни о миссии Сфинкса, ни о своем расследовании, ни о чем подобном.

– Да, я уверен. Но может быть, я и сам смогу послушать?

– Я не знаю, какой в этом смысл, – сказала Эдит немного холодно.

– Ну, я слышал все его другие отчеты и поэтому очень хорошо знаком со всем, чем он занимался. Я подумал, что, может быть, услышу что-нибудь интересное, что могло показаться тебе безобидной мелочью, но на самом деле…

– Это личное, Байрон. Это просто… личное сообщение.

– О, – сказал олень и тактично пожал плечами с кисточками. – Да, конечно. Я вовсе не хочу совать нос в чужие дела. Может быть, лучше подождать еще день. Я уверен, завтра мы что-нибудь услышим.

– Хорошо, – сказала Эдит, и хотя никто из них особенно не надеялся на новый день, она все равно повторила: – Завтра.

Эдит провела ночь, разрываясь между тревожными размышлениями и тревожными снами, пока они не слились в одно видение, столь мрачное и гибельное, что оно казалось фарсом: Сенлин погиб, кипящее море на крыше Сфинкса растопило Башню, как свечу, и она осталась с умирающей рукой на плече и без безопасного места для высадки. Затем светило скрылось за гранью земной и больше никогда не взошло.

Когда Байрон появился у дверей Эдит в семь часов утра, она уже умылась, оделась и закончила завтракать. Она встала рано скорее из желания покончить с ночью, чем радуясь предстоящему дню.

Байрон доставил утреннюю депешу Сфинкса. Как правило, приказания Сфинкса касались хореографии их променада. Он предписывал, в каких портах и в какие часы дня необходимо себя продемонстрировать, какие порты должно поприветствовать салютом и с каким количеством орудий. Эдит старалась не задавать лишних вопросов, и этого было вполне достаточно, потому что Сфинкс не давал объяснений, хотя Байрон сумел предоставить некоторый контекст для отдельных приказов. Когда Сфинкс приказал Эдит провести корабль задним ходом мимо кольцевого удела Цвейбель – что даже при наличии паровой тяги было непростой задачей, – Байрон объяснил, что тем самым они продемонстрировали крайнее уважение Сфинкса к тридцать восьмому уделу. Цвейбельцы предпочитали входить в комнаты задом наперед, считая это признаком смирения, поэтому Сфинкс пожелал сделать им комплимент, проехав мимо их порта подобным образом.

Но не всегда приказы Сфинкса были столь миролюбивыми. Он велел Эдит пройти мимо цитадели Дугарай со сверкающими пушками – признак силы для народа, который считал вежливость равной слабости. Как известно, дугара отказались от рукопожатия в пользу приветственного удара лбами. Дугара были, по словам Байрона, «в общем и целом большерогими овцами в сюртуках».