– Но «война по законам» звучит как оксюморон, не так ли?

– Возможно, но это лучше, чем тотальная война. Лучше, чем армии, нападающие на мирных жителей, отравляющие колодцы и оскверняющие могилы. И я говорю тебе, какими бы большими и пугающими мы ни были, стоит открыть огонь по любому из этих воздушных кораблей, и остальные набросятся на нас, словно дикие псы. Это была бы не очень хорошая смерть.

– О хороших и плохих смертях говорят только живые люди. На самом деле между мертвыми нет никакого различия.

– Ну и на что это похоже? – спросила Эдит, и вопрос удивил их обоих.

– На что похожа смерть? Что ж. Это как… – Он скрестил тонкие руки на животе и закрыл глаза. – Смерть подобна тому, что происходит с лужей, когда солнце выходит из-за туч. Она перестает быть лужей и становится клочком облака, или каплей росы в долине, или пеной на океанской волне.

– Все это очень поэтично, но как оно выглядит? Как ощущается?

– О, капитан, вы ничего не увидите и не ощутите. Вы думаете, как лужа.

– По крайней мере, скажи – тебе это понравилось?

Охряник улыбнулся, обнажив ряд зубов размером с ноготь:

– Я присутствовал в начале времен. Я был там, когда первые угли вселенной стали красными и горели целую вечность. Я был пылью, плавающей в мертвом черном ничто в течение половины вечности. Я был звездой, когда она сформировалась. Я был звездой, когда она умерла. Я был лучом света, несущимся по галактике десять тысяч лет – всего лишь для того, чтобы меня поймал и съел дубовый лист.

– И?

Охряник снова взялся за руль и улыбнулся, когда нос «Авангарда» начал подниматься.

– Здесь веселее.

Байрон наслаждался минутой покоя в своей рубке связи, удачно названной и удобно устроенной.

Он провел весь день, споря с Волетой за чаем, и все его болты дребезжали от пушечного огня. Генеральная репетиция прошла не слишком удачно. Ирен отлично стреляла из пистолета, но ее умение обращаться с чайником оставляло желать лучшего. Тем временем Волета, похоже, верила, что может спорить с условностями и многолетними традициями, используя его в качестве доверенного лица. С таким же успехом можно поспорить с временами года! «Почему зима не может быть теплее? О да, весна – это хорошо, но разве мы не можем обойтись меньшим количеством ливней? И конечно, летом не нужно так много мух!» Ах, если бы Байрону удалось убедить юную леди хотя бы в одном – в том, что она не первая, кого раздражают принятые в обществе условности, и не последняя.

Рубка связи располагалась на нижней палубе корабля вместе с каютами экипажа и пассажиров. У Байрона был единственный ключ от окованной сталью двери, и он получил строгий приказ от Сфинкса держать ее запертой все время и никого не впускать ни при каких обстоятельствах. Сфинкс не любила делиться информацией, особенно ее сырой версией. Несмотря на то что теперь Сфинкс полагалась на Эдит и ее команду, которые должны были представлять ее в Башне и собирать фрагменты зоотропа, она не вполне доверяла их благоразумию и намерениям. Впрочем, Сфинкс никогда не придавала доверию особую важность.

Она ни за что бы не призналась, но Байрон знал: ее контракты были всего лишь средством для выяснения деталей характера и мотивов человека. Узнав их, она могла предсказать, как он себя поведет даже вопреки контракту. Она не верила в магическую силу подписи на клочке бумаги. Но доверие не требовалось там, где не было сомнений. Предсказуемый человек был так же хорош для Сфинкса, как и честный.

Байрон не претендовал на то, чтобы понимать все тонкости интриг хозяйки, но ему и не нужно было их понимать, чтобы выполнить свой долг. Ему оставалось только хранить ее секреты, что, по общему признанию, иногда было трудно, учитывая ее склонность хранить разные секреты от разных людей. Почему она решила показать лицо Волете и Сенлину, а не Эдит и Ирен? Сфинкс ничего ему не объяснила. Он подозревал, что она хотела завоевать симпатию Волеты и Сенлина, показаться уязвимой, чтобы они чувствовали себя обязанными помочь ей. Эдит и Ирен, похоже, лучше реагировали на власть и мощь, которые излучали капюшон и маска Сфинкса. Байрон также недоумевал, почему она решила послать Сенлина вперед остальных друзей. Он чувствовал, что Сфинкс не удивлена молчанием Сенлина, которое могло означать только одно: это было частью плана. Байрон скорее готов был вырвать себе глазное яблоко, чем поделиться этим подозрением с Эдит.

Но все это были вопросы и догадки для другого времени и, возможно, другого ума. Сейчас он наслаждался тишиной и покоем, запахом льняного масла и блеском краски на кончике кисти.

Крылатые шпионы Сфинкса добирались до него через дыру в корпусе, которая была такой же незаметной, как ноздри акулы. Мотыльки и бабочки вылетали из расширяющегося жерла трубы в проволочную клетку, установленную на стене. Он забирал их из загона, как и предполагали его обязанности, и документировал прибытие, словно хозяин гостиницы, записывающий постояльцев. Он отмечал любые повреждения и при необходимости исправлял их. Затем он просматривал записи, создавал дубликат, если они казались достаточно важными, а после выпускал оригинал через тот же вентиляционный канал.

Заднюю стенку шкафа покрывала пробковая доска, которая от обилия приколотых крыльев походила на сложное лоскутное одеяло. Некоторые крылья были однотонными, другие – расписанными различными видами бытового камуфляжа: тканями, древесной текстурой и узорами фарфора. Его рабочий стол был завален инструментами, кистями, горшочками с краской и механическими деталями. Дюжины маленьких ячеек, в которых лежали тела стертых и скопированных шпионов, заполняли стену над его рабочим местом.

Байрон с помощью увеличительного стекла наносил последние штрихи на мраморный узор, когда в дверь постучали. Он крикнул Волете, чтобы ушла и оставила его в покое, но удивился, услышав голос Эдит:

– Это я, Байрон.

Он приоткрыл дверь на несколько дюймов, просунул в щель мокрый черный нос и поздоровался с капитаном. Он извинился за то, что принял ее за Волету, и спросил:

– Мне прийти к тебе в каюту?

– Я бы хотела зайти внутрь, если можно, – ответила Эдит и показала медную грудную клетку мотылька, которого он принес ей накануне. – Я пришла предложить сделку.

Он колебался, и Эдит добавила:

– Я здесь не в качестве капитана. Можешь мне, безусловно, отказать. Я здесь как друг и хочу попросить о помощи.

Он впустил ее, пойдя на немалую уступку. Это было не только запрещено, но и неудобно. В рубке размером с чулан был только один стул и не так уж много места, чтобы стоять. Но Байрону нравилось, когда его просили о помощи.

Поэтому он предложил ей стул и опустился на колено, радуясь, что его ноги никогда не устают и не болят. И только после того, как они сели столь близко друг к другу, он подумал, какой странной должна казаться ей эта комната. Все эти бестелесные крылья, приколотые к стене, разбросанные по верстаку механические лапки и головы мотыльков. Должно быть, выглядит немного жутковато. Он наблюдал, как она осматривает комнату, и был доволен, когда она объявила: