Волнения продолжились в октябре. 15 октября рабочие (319 чел.) пришли утром на завод, но к работе не приступили. Часть рабочих – военнообязанных – собралась в снарядной мастерской, где ораторы призывали их к работам не приступать (некий Макаров даже угрожал начальнику цеха, призывавшему рабочих к порядку), несмотря на то, что шла война и на фронте положение дел было непростым. После удаления Макарова и других ораторов присутствовавшие приступили к работе. Тем не менее была обнаружена листовка, составленная на заводе: в ней содержался призыв не работать до субботы (17 октября), входить на завод и брать расчёт, «согласно решению большинства мастерских и совета уполномоченных». Отмечалось, что те, кто не будут следовать этому указанию, будут считаться «изменниками рабочему Делу»[965]. 19 октября околоточный надзиратель обнаружил на заборе завода прокламацию, в которой было сказано, что вступать в переговоры с администрацией нельзя, «пока не вывесят объявления, приглашая уполномоченных для переговоров», что «все как один ушли с завода, и все как один вступим в него»[966].

В своём донесении агент «Паша» пояснял, что уполномоченные избираются на собраниях рабочих, «когда встречается надобность вести переговоры с администрацией», что сами рабочие называют их «Советом уполномоченных»[967].

Таким образом, история с забастовкой на заводе «Динамо» в Москве осенью 1915 г. показывает, что в отдельных случаях конфликтов рабочих с предпринимателями продолжают, как и в период 1907–1914 гг., существовать «Советы уполномоченных» для отстаивания интересов представителей рабочего класса методами стачки и забастовки.

Примечательно, что эсеры Петрограда вновь, как и в 1913–1914 гг., попытались создать Совет рабочих депутатов. Собравшийся вновь в 1916 г. Петроградский комитет ПСР должен был провести 12 июня собрание в Саблино, на котором присутствовал бы К.А. Белорусов, инициатор и автор воззваний Учредительной конференции петербургских эсеров, прошедшей недалеко от Выборга в мае 1913 г., когда, как известно, был создан Совет рабочих депутатов при ПК ПСР, окончательно прекративший своё существование весной 1914 г. Среди членов организации, намечавшихся на встречу, агентом охранного отделения «Рубцовым» были названы такие лица, как Ломкина, Григорович, Смирнов, Кузьмин, Коссинский. В донесении агента отмечалось, что на собрании должно иметь место «обсуждение пораженческой декларации, создания С. Р. Деп. [Совета Рабочих Депутатов] и Красного с. р. Креста». Агент сделал замечание, согласно которому «это собрание необходимо разогнать»[968]. Судя по тому, что более никаких сведений о собрании не было, представляется, что собрание действительно не состоялось. Но план создания Совета, тем не менее, был.

Определённые воспоминания о Петербургском совете рабочих депутатов 1905 г. высветились в общественном сознании России более чётко в связи с прибытием в страну из Парижа Г.С. Хрусталёва-Носаря, его бывшего председателя, тут же на границе арестованного представителями полиции за побег из ссылки в 1907 г. Бывший председатель Совета рабочих депутатов считал действия властей беззаконием и неоднократно писал прошения министру юстиции. Так, в декабре 1915 г. он утверждал, что прокурор Петроградского окружного суда мотивировал отказ ему в праве на свидание с кем-либо так: «Я не могу дать свиданий с Хрусталёвым всему Петрограду»[969]. Зато, писал автор жалобы, от невозможности с кем-то встретиться и обсудить свои дела он потерпел убытки примерно на 2700 рублей от срыва издания его новой рукописи «Немецкий вопрос в России, в его прошлом и настоящем». Нарушение его права на свидание он считал грубым беззаконием, на которое закрыл глаза даже сам прокурор окружного суда: «Едва ли в какую другую эпоху русской истории необузданное самовластие произвола достигало таких чудовищных размеров…»[970] Хрусталёв-Носарь также требовал немедленного его освобождения по Манифесту 1913 года (и соответствующему указу Правительствующего сената), изданному к 300-летию династии Романовых на царском престоле и давшему амнистию политическим заключённым. Но амнистия по Манифесту действовала в течение года, а Носарь прибыл в Россию гораздо позже, когда срок действия указа истёк. И он объяснял свою задержку министру юстиции тем, что вынужден был лечиться – тяжело заболел в эмиграции туберкулёзом, пришлось проводить много времени в санатории. Тем не менее в этой части прошение осталось без удовлетворения.

В жалобе от 13 января 1916 г. Носарь заявил, что у него есть «материалы о германском военном шпионаже в России» в его «заграничном архиве», которые могли бы пролить свет на все обстоятельства, связанные с немецкими шпионами в России[971]. Прокурор Петроградского окружного суда позднее отметил, что дело Носаря возвращено на доследование «на предмет исследования… умственных способностей обвиняемого». Власти, узнав об обвинении бывшим председателем Петербургского совета рабочих депутатов председателя окружного суда В.Е. Рейнбота и прокурора окружного суда Ф.Ф. Фон Нандельштедта в немецком шпионаже, усомнились в адекватности состояния заключённого «Шпалерки».

По уголовному делу сменялись следователи, оно несколько раз возвращалось на доследование, в том числе и в связи с неоднократными жалобами Г.С. Хрусталёва-Носаря на действия властей в отношении него. В это время он переписывался с В.Л. Бурцевым и П.А. Кропоткиным, подготовил историко-философскую рукопись «Проблема смерти» (в двух частях – однако, видимо, сохранилась только первая), посвящённую вопросам войны и мира и тому, почему человечество, несмотря на видимый прогресс, движется к войнам. Он задавал себе вопросы о будущем России, не давая на них ответа, но при этом критикуя революционеров и их идеи: «Да и будет ли ещё сама социальная революция?.. Что, если идея перманентной революции утверждается только одними Парвусами, которые в 1905 г. за счёт и по указке русского Департамента полиции насаждали эту идею в России…»[972] Таким образом, он совершенно чётко выражал своё отношение к революционному движению.

Пока шло следствие по делу, Хрусталёв-Носарь писал жалобы министру юстиции. В августе 1916 г., в частности, он указывал: «Моё возвращение в Россию было продиктовано глубокими патриотическими соображениями….Моё дело будет названо “Пребыванием Хрусталёва-Носаря в немецком плену в Петрограде”»[973]. Позднее министр всё-таки попросил окружной суд рассмотреть дело как можно скорее, при этом прокурор просил вызвать в суд психиатров, чтобы они произвели освидетельствование Носаря и решили вопрос о его психическом состоянии, поскольку он, в частности, выдвигал в своих жалобах обвинения против различных должностных лиц в шпионаже в пользу Германии.