самовыражения или вынесения личных суждений во время голосования?»

Ответ прозвучит немного сложно. На первых лондонских заседаниях комитета, где я присутствовала лично, я была полностью согласна с позицией Госдепартамента по рассматриваемому вопросу: право военных беженцев самостоятельно решать, вернутся ли они в свои страны. Однако во время этой процедуры у меня возникали сомнения, и я часто отставала от остальных делегатов, когда председатель призывал проголосовать. Наконец мистер Сандифер сурово произнес:

«Соединенные Штаты – важная страна. Она должна голосовать быстро, потому что некоторые страны могут ждать ее решения, чтобы последовать ее примеру».

После этого я всегда старалась решить, как проголосую, прежде чем всех об этом попросят, и, как только звучал призыв, живо поднимала руку. Принимая решение о том, как стоит проголосовать, делегат, как представитель своего правительства, должен быть заранее проинформирован о позиции своей страны в любом споре. В Лондоне, к счастью, я соглашалась с позицией Госдепартамента. Но позже узнала, что делегат имеет определенные права как личность и несколько раз пользовалась этим правом занять позицию, несколько отличную от официальной.

Конечно, делегат не может публично выражать свое несогласие, если не собирается подавать в отставку, но можно воспользоваться своим правом не соглашаться во время закрытых брифингов. Перед началом заседания нам говорили, какие темы будут на повестке дня. Если вы не согласны с официальной позицией правительства, вы имеете право сказать об этом и попытаться изменить ее или слегка поправить. В случае необходимости можно было обратиться к президенту с просьбой вмешаться, а если решение не было найдено, уйти в отставку в знак протеста.

Однажды я решительно возразила против нашего официального решения без объяснения причин отказаться от позиции, которую мы заняли в отношении признания правительства Франко в Испании. Ко мне присоединились другие делегаты, и Госдепартамент отложил свои действия до тех пор, пока не смог полностью объяснить ситуацию.

Именно работая в Третьем комитете, я по-настоящему начала понимать внутреннее устройство ООН. Есть некоторая ирония в том, что одна из тем, вызвавших наибольший политический накал во время лондонских сессий, была поднята в этом «малозначительном» комитете, где работала я.

Проблема возникла из-за того, что на момент подписания Перемирия в Германии было много переселенных военных беженцев – украинцев, белорусов, поляков, чехословаков, латышей, литовцев, эстонцев и представителей других национальностей, – многие из которых все еще жили во временных лагерях, потому что не хотели возвращаться к жизни под правлением коммунистов в свои страны. Было еще мизерное количество евреев, выживших в немецких лагерях смерти.

Позиция Югославии и, конечно же, Советского Союза, выдвинутая Лео Матесом, состояла в том, что любой военный беженец, не желающий возвращаться на родину, считается либо квислингом[15], либо предателем. Он утверждал, что беженцев, находящихся в Германии, нужно принудительно вернуть домой и применить любое возможное наказание.

Позиция западных стран, включая Соединенные Штаты, состояла в том, что большое число беженцев не являются ни квислингами, ни предателями и что им должно быть гарантировано право выбора, возвращаться домой или нет. Я, как и все остальные, сильно переживала по этому поводу, и мы потратили много времени, пытаясь сформировать решение, с которым все могли бы согласиться. У нас это так и не получилось, и наш председатель Питер Фрейзер из Новой Зеландии должен был представить Генеральной Ассамблее доклад большинства, который немедленно оспорили в СССР.

В Ассамблее позицию меньшинства занимал Андрей Вышинский, один из величайших правовых экспертов России, искусный дипломат, человек, умеющий пользоваться оружием остроумия и насмешек. Москва считала вопрос о беженцах настолько важным, что Андрей Вышинский дважды выступал перед Ассамблеей, пытаясь склонить делегатов к коммунистической точке зрения. Британский представитель, состоявший в нашем комитете, высказался в поддержку доклада большинства. К этому времени сложилась странная ситуация. Кто-то должен был говорить от имени Соединенных Штатов. Этот вопрос привел нашу делегацию в замешательство. Между членами клуба произошла поспешная и довольно неловкая консультация, и когда толпа разошлась, Джон Фостер Даллес неуверенно подошел ко мне.

«Миссис Рузвельт, – запинаясь, начал он, – Соединенные Штаты должны выступить в ходе дебатов. Поскольку именно вы вели полемику в комитете, не могли бы вы сказать несколько слов в Ассамблее? Никто другой по-настоящему не знаком с этим вопросом».

Я сказала, что сделаю все, что в моих силах, но ужасно испугалась. Я дрожала при одной мысли о том, чтобы выступить против знаменитого господина Вышинского. Что ж, я сделала все, что смогла. Час был поздний, и мы знали, что русские будут откладывать голосование как можно дольше, полагая, что некоторые из наших союзников устанут и уйдут. Я знала, что мы должны задержать южноамериканских коллег до голосования, потому что их голоса могут оказаться решающими. Поэтому я заговорила о Симоне Боливаре и его борьбе за свободу народов Латинской Америки. Южноамериканские представители оставались с нами до конца, и когда голосование состоялось, мы победили.

Это голосование означало, что западным нациям придется долго, очень долго беспокоиться о конечной судьбе беженцев, но принцип права личности принимать собственные решения был вполне оправданной победой.

Ближе к концу сессий мы работали до поздней ночи. В последний вечер голосование по докладу Третьего комитета закончилось настолько поздно, что я вернулась в отель лишь к часу ночи. Я очень устала и, еле волоча ноги вверх по лестнице отеля, услышала позади два голоса. Обернувшись, я увидела сенатора Ванденберга и мистера Даллеса.

«Миссис Рузвельт, – сказал один из них, – мы должны признаться вам, что сделали все возможное, чтобы вас не взяли в делегацию ООН. Мы умоляли президента не выдвигать вашу кандидатуру. Но теперь нам стоит признать, что работать с вами было сплошным удовольствием. И мы будем рады сделать это снова».

Не думаю, что хоть что-то на этом свете могло сбросить усталость с моих плеч так, как эти слова. Я всегда буду благодарна им за оказанную поддержку.

Глава 31

Я узнаю о советской тактике

Полемика с коммунистическими странами по поводу судьбы беженцев в Германии пробудила во мне желание увидеть произошедшее своими глазами. Я обсудила эту идею с послом Джоном Уайнантом, и он сказал, что организует мне визит в Германию с помощью армии, которая в то время контролировала все оккупированные районы.

Я была шокирована и потрясена тем, что увидела, когда мы объезжали руины Кельна, Франкфурта и других мест, которые оставались великими и многолюдными городами в моей памяти. Позже, когда мы кружили над Мюнхеном и смотрели вниз на развалины Берлина, я чувствовала, что никто не мог представить себе такого полного, ужасного разрушения. Ничто не могло лучше проиллюстрировать тошнотворную пустоту, губительность и тщетность