так близка к тому, чтобы услышать откровенное выражение своего мнения от советского чиновника.

Я, конечно, не хочу создавать впечатление, что российские чиновники и официальные представители угрюмы или недружелюбны, потому что чаще всего все совсем наоборот. Они занимают столь жесткую позицию именно во время официальных переговоров или дебатов, так раздражающе искажают факты и проявляют столь упорное недружелюбие по отношению к западным идеям. Несмотря на непростые официальные отношения, я всегда считала, что американцы должны отказаться от проявления недружелюбия к представителям коммунистического блока. Некоторые из наших делегатов даже не фотографировались, пожимая руку или разговаривая с коммунистами, когда вокруг них собирались журналисты и фоторепортеры на открытии каждой сессии Ассамблеи или на другом подобном мероприятии. Вероятно, наши несговорчивые делегаты исходили из убеждения, что русские – их заклятые враги, или, что тоже возможно, считали, что это не принесет им пользы в политическом плане.

Русские, напротив, охотно фотографировались, пожимая руки и широко улыбаясь делегатам других стран, особенно американцам, понимая, что это создает впечатление во всем мире, что они пытаются проявлять дружелюбие и сотрудничать.

Вполне возможно, что люди Запада никогда до конца не понимали сложности русского характера, но я пыталась сделать это на протяжении всей моей службы в ООН и даже после, потому что знала, как важно узнать все что можно о нашей мощной международной оппозиции.

Я не уверена, что в этих заметках о моих отношениях с представителями Советского Союза есть какая-то мораль. С другой стороны, для тех, кто любит свободу, мораль, конечно, есть, а еще предостережение, и, вероятно, лучше всего это выражает пример доброго человека с трагической судьбой, который действительно очень любил свободу. Его звали Ян Масарик, сын Томаша Масарика, первого президента и основателя Чехословацкой Республики.

На заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН случалось, что чехословацкая делегация сидела прямо за нами. Ян Масарик, как министр иностранных дел Чехословакии и глава делегации, внимательно слушал дебаты в первые дни Генеральной Ассамблеи, но, когда наступало время голосования, он всегда следовал примеру российской делегации. Это было легко понять, потому что вооруженные силы русских почти окружили Чехословакию. Однажды он наклонился вперед и прошептал:

«Что можно поделать? Что еще сделать, когда они стоят прямо у тебя во дворе?»

Он обнаружил, что его действия не имели никакого значения для русских. В феврале 1948 года коммунисты захватили власть в Чехословакии путем государственного переворота, а через несколько дней было объявлено, что Ян Масарик погиб, выпрыгнув из окна.

Глава 32

Комиссия по правам человека

В годы службы в ООН я считала своей самой важной задачей работу в Комиссии по правам человека, хотя была еще и делегатом в Генеральной Ассамблее, что иногда вызывало путаницу, когда эти две должности в некоторой степени сливались.

Теперь вернемся к комиссии, весной 1946 года вынесшей рекомендации по определенному составу Комиссии по правам человека в колледже Хантер. В этот период благодаря своей работе я активно изучала много всего, в том числе конституционное право, и не добилась бы больших успехов без талантливых советников. Я была очень благодарна за то, что Марджори Уайтмен, которая написала юридический труд об американских международных договорах, сидела позади меня почти на каждой встрече и объясняла, что мы можем или не можем делать по конституционным причинам. Мой первый советник в тот период, Джеймс Помрой Хендрик, с мистером Сандифером всегда останутся в моем сознании идеальными наставниками, философами и друзьями. Вежливый и тихий, со спокойным чувством юмора, он был неутомим и предан своему делу. Он никогда не щадил себя, поэтому заставлял и меня много работать.

После того как меня избрали председателем комиссии, я постаралась как можно сильнее ускорить нашу работу. Здесь мне стоит отметить, что в конце концов мы выбрали своей главной задачей написать Международный билль о правах, состоящий из трех частей. Прежде всего, следовало составить текст Декларации, которую Генеральная Ассамблея приняла бы в качестве своей резолюции и в которой были бы перечислены и определены все права человека, не только политические и гражданские, обычно уже признанные, но и более новые – социальные, экономические и культурные. Поскольку Генеральная Ассамблея – это не всемирный парламент, ее резолюции не имеют обязательной юридической силы для государств-членов. Поэтому мы решили, что за Декларацией последует пакт (или пакты) в форме договора, который будет юридически обязательным для стран, принявших его. Наконец, необходимо было создать систему применения или обеспечения соблюдения этих прав.

В заключение мы рекомендовали, чтобы Комиссия по правам человека состояла из восемнадцати членов, каждый из которых представлял бы одно из правительств ООН, и был избран на основе принципа ротации с учетом географического распределения, кроме представителей пяти великих держав – Соединенных Штатов, Советской России, Соединенного Королевства, Франции и Китая. Как обычно, решили, что эти пять держав будут избираться членами каждой новой комиссии автоматически, оставляя тринадцать мест для того, чтобы их по очереди занимали другие члены ООН. Однако эти рекомендации появились позже. Во время сессий в колледже Хантер мы только начинали.

Когда мы призвали провести официальное голосование по представлению наших предложений Экономическому и Социальному Совету, Советский Союз просто зафиксировал свои «возражения и несогласия» с одобрением некоторых пунктов и, таким образом, не присоединился к рекомендациям подготовительной комиссии. Совет принял наши рекомендации, и президент Трумэн назначил меня представителем Соединенных Штатов. Как первый председатель комиссии, в дополнение к обязанностям делегата Ассамблеи пять-шесть месяцев в году я работала в ООН, и в моем ежедневном расписании не было ни единой свободной минуты.

Помню, как однажды, когда Ассамблея заседала в Лейк-Саксессе, Ричард Уинслоу, управляющий представительством Соединенных Штатов, сказал, что его срочно попросили назначить время, когда я смогу поговорить с Тайлером Вудом, который тогда был помощником Уилла Клейтона. Он хотел обсудить проблему, касающуюся Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций.

«Что ж, – ответила я, протягивая ему свой календарь, – вот мое расписание. Придумайте сами, когда мне можно с ним увидеться – если сможете!»

Ричард Уинслоу изучил календарь, а затем сказал, что они с мистером Вудом встретят меня в определенный час, когда я буду выходить из нью-йоркского отеля. Так они и сделали. Мы сели в поджидавший меня автомобиль, и мистер Вуд завел разговор. Он говорил, пока мы не проехали около двадцати кварталов до студии «Си-би-эс», где я вышла, а они остались в машине. Я записывала передачу с мистером Даллесом по одному из вопросов, стоящих на повестке дня ООН, а затем вернулась в машину и продолжила разговор с мистером Вудом, пока мы ехали от Мэдисон-авеню до Бродвея и Пятьдесят девятой улицы. Там я снова вышла и зашла в Информационный центр