и в то же время: «Они хотя бы понимают, какой отсюда красивый вид?» И только потом шарик вспоминает, что до ужаса боится высоты.

Когда ты возвращаешься к реальности, то хватаешь туалетную бумагу или бумажное полотенце (лучше тканевых, потому что пятна не отстирываются на все сто) и прижимаешь к порезу. Тебе стыдно. Это чувство как фоновый ритм, вторящий пульсу. Облегчение, которое ты испытывал, застывает, словно холодная подлива, сворачиваясь комком в твоем желудке. И ты вызываешь рвоту, потому что обещал, что прошлый раз будет последним, и ты снова сам себя подводишь. И ты прячешь следы своей слабости под одеждой, достаточно длинной даже летом, когда никто не носит джинсы или кофты с длинным рукавом. Ты выбрасываешь в туалет окровавленные салфетки, смотришь, как розовеет вода, прежде чем смыть их и отправить в небытие. Жаль, что у тебя не все так просто.

Как-то я смотрела фильм, где девушка перерезала себе горло, а вместо крика вырвался тихий вздох, будто не было больно, а, наоборот, это шанс наконец избавиться от всех проблем. Я знала приближение подобного чувства и ждала мига между вторым и третьим порезами. Смотрела, как кровь струится по ноге, пыталась продержаться как можно дольше, прежде чем лезвие вновь коснется кожи.

— Амелия?

Твой голос. Я подняла голову, запаниковав.

— Что ты здесь делаешь? — сказала я, стиснув ноги, чтобы ты не могла рассмотреть то, что, возможно, уже увидела. — Ты разве не слышала о личном пространстве?

Ты стояла, пошатываясь на костылях.

— Я всего лишь хотела взять зубную щетку, но дверь не была заперта.

— Была, — возразила я.

Но может, я ошибалась? Я так спешила позвонить Адаму, что могла и забыть. Я напустила на себя самый рассерженный вид.

— Убирайся отсюда! — крикнула я.

Ты поплелась обратно в нашу комнату, оставляя дверь открытой. Я быстро опустила ноги и прижала туалетную бумагу к порезам. Обычно я ждала, пока не остановится кровь, прежде чем выйти из ванной, но я просто натянула джинсы, подложив на нужное место прокладку, и зашла в нашу спальню. Я уставилась на тебя, словно провоцировала на разговор о том, что ты видела, чтобы я снова могла накричать на тебя, но ты сидела на кровати и читала. Ты совсем ничего мне не сказала.

Я ненавидела, когда шрамы тускнели, ведь, пока я их видела, я знала, зачем причиняю себе боль. Интересно, чувствовала ли ты то же самое, пока срастались твои кости.

Я легла на подушки. Нога гудела от боли.

— Амелия? — сказала ты. — Укроешь меня?

— А где мама и папа?

Тебе не нужно было отвечать. Даже если они физически находились в доме, то были далеки от нас, как будто улетели на Луну.

Я помнила первую ночь, когда не позвала родителей уложить меня. Тогда мне было примерно столько же, сколько и тебе. Еще за ночь до этого все оставалось неизменным — выключенный свет, уютное одеяло, которым меня накрыли, поцелуй в лоб — и монстры, которые прятались в ящиках моего стола или за книгами на полках. А потом в один день я положила книгу, которую читала, на стол и закрыла глаза. Гордились ли мои родители этим самостоятельным ребенком? Или им казалось, что они потеряли нечто, чему даже сложно подобрать название?

— Ты почистила зубы? — спросила я, но потом вспомнила, что ты как раз собиралась это сделать, когда я была занята порезами. — Ладно, забудь про зубы. От одной ночи ничего не изменится. — Я выбралась из постели и неуклюже склонилась над тобой. — Спокойной ночи, — сказала я, потом, словно пеликан, который хотел поймать рыбу, поцеловала тебя в лоб.

— Мама рассказывает мне историю.

— Тогда пусть мама тебя и укладывает. — Я плюхнулась на свою кровать. — У меня нет историй.

Несколько секунд ты молчала.

— Мы можем сочинить вместе.

— Как захочешь, — вздохнула я.

— Жили-были две сестры. Одна из них была очень-очень сильная, а вторая нет. — Ты посмотрела на меня. — Твоя очередь.

Я закатила глаза:

— Сильная сестра вышла на улицу под дождь и поняла причину своей силы — она была из железа, но из-за дождя она заржавела. Конец.

— Нет, сестра, которая не была сильной, вышла на улицу под дождь и крепко обнимала ее, пока снова не выглянуло солнце.

Когда мы были маленькими, то иногда спали в одной кровати. Хотя засыпали мы порознь, но посреди ночи я просыпалась и видела, что ты обвилась вокруг меня. Тебя тянуло к теплу, а мне нравилось искать в одеяле холодные места. Я часами пыталась отодвинуться от тебя в маленькой сдвоенной кроватке, но я даже подумать не могла о том, чтобы переселить тебя в твою кровать. Северный полюс не может уйти от магнитного притяжения, магнит все равно находит его.

— Тогда что произошло? — прошептала я, но ты уже спала, оставив мне самой додумывать финал.

Шон

По негласной договоренности той ночью я спал на диване. «Спал» — слишком громкое утверждение. Я ворочался с боку на бок. Когда все-таки провалился в сон, мне приснился кошмар, что я сижу на месте свидетеля и смотрю на Шарлотту, а когда я начал отвечать на вопросы Гая Букера, из моего рта полетели черные мошки.

Какую бы стену мы с Шарлоттой ни сломали прошлой ночью, она выросла вдвое и стала толще. Странное чувство — любить жену и в то же время сомневаться в своей симпатии к ней. Что будет, когда все это закончится? Можно ли простить кого-то, если он ранил тебя и людей, которых ты любишь, но искренне верил, что помогает?

Я подал на развод, но хотел я вовсе не этого. Вернуться бы на два года раньше и начать заново.

Сказал ли я ей об этом?

Я скинул с себя одеяло и сел, потирая лицо. В одних трусах-боксерах и футболке нашего полицейского участка я поднялся по лестнице и проскользнул в спальню. Сел на кровать.

— Шарлотта, — прошептал я, но ответа не последовало.

Я дотянулся до кулька из одеял и обнаружил лишь подушку под простынями.

— Шарлотта?

Дверь в ванную комнату была широко открыта. Я включил свет, но ее внутри не оказалось. Я заволновался. Может, судебный процесс угнетал ее так же, как и меня? Может, она ходила во сне? Я прошел по коридору, проверяя вашу ванную комнату, гостевую, узкую лестницу, которая вела на чердак.

Оставалась лишь ваша спальня. Я зашел внутрь и сразу же увидел ее. Шарлотта свернулась в калачик на твоей кровати, обхватив тебя рукой. Даже во сне