Мчусь на кухню в поисках таблеток от головной боли, но в буфете — шаром покати. «Свежий воздух пойдет тебе на пользу», — говорю я саркастически, цитируя маму. Увы. Поскуливая, бреду в аптеку. К тому моменту, когда я возвращаюсь домой, у меня начинается трясучка. Искоса смотрю на телефон, — в надежде на сообщения, — но сообщений нет. Набираю 1471. «Вам звонили сегодня, в 11:01, — злобно объявляет телефонный робот. — Звонивший не предоставил информацию о своем номере».

Кто бы это мог быть? Бабс? Не может быть. Тони? О боже, только не это. Надо срочно нанимать вооруженного охранника. 11:01. Ну, конечно же. Ровно через минуту после начала маминого первого перерыва на кофе. Однако она всегда оставляет сообщение: точнее, пять, чтобы уж наверняка. Не хочу ей звонить. Вспоминаю, как наорала на нее в воскресенье, и мне становится не по себе. Причем все больше и больше. Я бы с огромным удовольствием замела этот эпизод под ковер, а затем намертво приклеила его к полу. Пытаюсь сконцентрироваться. Вот почему я дала себе слово никогда не напиваться в ночь с воскресенья на понедельник. Иначе вся неделя пойдет псу под хвост. «Думай, Натали!» Честно-то говоря, мама не показалась мне такой уж сильно травмированной, когда я уезжала. Она проводила меня до двери со словами: «Подумай хорошенько, что бы ты хотела получить на день рождения». Моя мама имеет такое же отношение к святости, как Техас — к нефти. С тех пор как я себя помню, на каждый мой день рождения она силком тащила нас с Тони в «Одетту», — модный ресторанчик в Примроуз-Хилл, — устраивая нам пышный ужин. По-моему, в качестве альтернативы, — «если это больше по душе тебе и твоему неврозу», — она предложила поход в театр. Мама — замечательный человек в смысле чуткости и понимания, но только каким-то своим, весьма раздражающим образом.

— Привет, мам, — говорю я поспешно, не давая себе возможности потерять самообладание.

— Здравствуй, солнышко! — восклицает она. — Как приятно услышать тебя в воскресенье. У тебя все в порядке?

Судя по голосу, она взволнована.

— Мне тоже очень приятно тебя слышать, — вторю я ей, не веря своим ушам: «неужели мне все это приснилось?» — Все хорошо, спасибо. А ты как?

— Нормально, спасибо, солнышко. Я не оставила сообщение: не хотела тебя беспокоить. Просто хотела спросить у тебя совета — у Тони я спрашивать не хочу. Но это не горит, я знаю, тебе сейчас некогда.

Как-то умудряюсь не рассмеяться. Такая уж у меня мама, когда старается изо всех сил.

— Нет, теперь уже все нормально, — говорю я.

— В каком смысле? — с беспокойством в голосе отвечает она. — Ты что, разве не работаешь? А как же кулинария?

— Я работаю. Но не в данный момент. И… не в кулинарии. У нас с Бабс вышел… спор.

— Спор? — пугается мама. — Из-за чего?! Но ведь это же твое будущее!

— Я бы так не сказала, мам, — говорю я очень мягко. — Предполагалось, что это всего лишь временно.

— Ну, тогда, может, в химчи… — Она останавливается. — Я полагаю, есть и другие варианты, которыми ты могла бы воспользоваться, — добавляет она, словно читает с листа с неразборчивым текстом. — Ну-ка, рассказывай, — тут ее голос понижается до испуганного шипения, — что там у вас произошло с Барбарой?

— Ничего серьезного, — лгу я.

Ну сколько еще ждать, пока эти достойные каменного века таблетки наконец подействуют?

— Все будет в порядке. Прошу тебя, не переживай из-за кулинарии и, пожалуйста, не надо ничего говорить Джеки. В общем, я решила сменить образ деятельности. — Делаю глубокий вдох и стараюсь придать голосу уверенность. — Я собираюсь пройти курс для инструкторов по пилатесу. Это такой вид физических упражнений; он укрепляет тело и дух, и… — чтобы успокоить маму, — даже пожилые… вполне зрелые люди могут этим заниматься. Я планирую использовать свое выходное пособие и внештатно работать для Мэтта, плюс к тому буду и дальше сдавать комнату, так что голодной я не останусь, все будет нормально, это приличная работа, и беспокоиться совершенно не о чем.

Следует долгое, осуждающее молчание.

— Разве кто-нибудь, — наконец отвечает мама, голосом жестким, словно до предела натянутая эластичная лента, — что-нибудь говорил о беспокойстве?

Я так благодарна ей за эту ее сдержанность, — наглядное доказательство того, что она действительно услышала и поняла все, что я проорала ей на днях — что лишь в 15:45, когда я сижу в маленькой, тусклой приемной на Крауч-Энд, ожидая прихода Алекс, до меня вдруг доходит, что я ведь так и не спросила маму, какой же совет ей был нужен. Ладно, позвоню ей сразу же, как доберусь домой. Записываю свое благое намерение в ежедневник.

В 16:06 двери доисторического лифта, прямо напротив моего потертого дивана, открываются, и появляется Алекс. Рядом с ней — настоящий великан с наголо обритой головой, темно-синими глазами и черными ресницами. Великан одет в тренировочные брюки, кроссовки и лиловую футболку с разводами. Ему даже не надо прилагать никаких усилий: своей грацией и осанкой он и без того похож на бога.

— Натали, какая неожиданность! — Алекс широко улыбается. — Ты вовремя!

Робин ведет нас в соседнюю кофейню. Я не могу отвести от него глаз: из чисто антропологического интереса. После того, как мы делаем заказ — кофе с молоком, но без кофеина, ромашковый чай и минеральная вода без газа, — он говорит:

— Итак, Натали. Почему именно пилатес?

Я заливаюсь краской.

— Ну, я… — «Секундочку, — думаю я, — а платит-то кто? Я, что ли?» — До недавнего времени я занималась пиаром, но эта работа была, э-э, не вполне кармической.

Поскольку я не уверена, есть ли вообще такое слово, «кармический», то тут же добавляю:

— В общем, сейчас я работаю внештатно, но для себя решила, что хочу заниматься делом, которое действительно приносило бы удовольствие. Раньше я много бегала, но мои коленки уже начинают поскрипывать. А потом я попоробовала пилатес, Алекс предложила, и оказалось, что это действительно чудо. После него я почувствовала себя спокойной, а ведь я никогда себя такой не чувствую. Конечно, придется поменять привычки, но я уже не могу думать ни о чем другом. Мне бы очень хотелось зарабатывать этим на жизнь. Надеюсь, — добавляю я поспешно, — я не сказала ничего дурного.

— Нет-нет, все нормально. — Руки у Робина приятно экспрессивные: по ходу разговора они поднимаются и опускаются, расставляя нужные акценты. — Просто когда кто-нибудь говорит мне, что хочет обучаться пилатесу, мне нужно знать: почему. И ваши объяснения мне кажутся вполне резонными.

Я чувствую себя безмерно довольной, будто учитель только что воскликнул: «Яблоки! Обожаю яблоки!»

Робин улыбается.

— Тому, кто хочет у меня обучаться, — говорит он, — придется первое время приходить в студию и работать над своим собственным телом. Как минимум шесть месяцев, по два раза в неделю. Эту часть курса мне не хотелось бы сокращать. Здесь важна именно длительность. Людям нужно дать время измениться.