Будучи человеком, всегда боровшимся с переменами с решимостью дурно воспитанной собаки, вцепившейся зубами в тапок, я согласно киваю:

— Безусловно!

— Само обучение длится год. Во время практических занятий вам придется проводить в студии по двенадцать часов в неделю. Каждый инструктор должен развить свой собственный метод мышления.

Робин продолжает говорить, а я, несмотря на подступающую панику, поддакиваю, кивая головой так, что она вот-вот отвалится. Пять тысяч фунтов за весьма сомнительную привилегию иметь свой собственный метод мышления! Я буду изучать свое собственное тело, внутреннюю стабилизацию (кто бы еще объяснил, что это за штука?), позиционный анализ и движение относительно других людей (других людей?!), лечебные упражнения, затем — традиционная работа с пилатесом в студии, пилатес на коврике и его преимущества и, наконец, курс ученичества и практические экзамены. Мы можем начать прямо завтра.

Завтра?!

— И мне… э-э, даже не надо проходить пробы? Доказывать серьезность своих намерений?

— У вас будет шесть месяцев на работу в студии прежде, чем мы решим, стоит ли продолжать обучение еще год, — отвечает Робин. — По-моему, этого вполне достаточно для доказательства, не правда ли?

— Экзаменов я не боюсь, — говорю я Алекс после того, как Робин выходит из кафетерия, и все головы, как женщин, так и мужчин, поворачиваются ему вслед. — Я могу выучить наизусть все что угодно. Думать за себя — вот что меня пугает. Меня же всю жизнь учили только слушать других.

Алекс качает головой.

— Натали, нельзя почувствовать себя счастливой, если тебе совершенно не о чем беспокоиться. Зато пилатес научит тебя принимать все как есть. Чтобы ты смогла сказать себе: «Пусть все идет, как идет». Да, пилатес учит контролировать себя, но еще — он учит освобождаться. Робин хотел сказать, что в конечном счете ты будешь пользоваться не тем языком, который использует он. Ты выработаешь свой собственный язык. Ты адаптируешь упражнения под себя. А то, что ты сейчас нервничаешь, — это как раз очень хорошо: значит, ты не будешь высокомерной и надменной, а будешь заботливой и внимательной. Это самое важное, когда ты имеешь дело с людскими слабостями. — Она широко улыбается: — И вообще, рано переживать, времени еще предостаточно.

Благодарно киваю, глотаю еще несколько таблеток и принимаюсь за дело: меняю тему разговора.

— Ты права. Просто я все никак не могу поверить, что действительно собираюсь этим заняться. Ведь я же никогда не рискую, никогда! Меня нельзя назвать импульсивной. И все же я чувствую, что поступаю правильно. Я чувствую себя… такое странное слово: здоровой. Да, я сейчас приятно возбуждена, но мне очень страшно. Поэтому-то я и веду себя как тряпка, ладно, что мы все обо мне да обо мне, ты-то как?

Алекс водит пальцем по краю своей чашки.

— Да так, Натали, всякие мелочи.

Не могу удержаться:

— Какие?

Алекс глубоко вздыхает.

— На прошлой неделе, — говорит она, — залезли в мою машину, разбили стекло, украли магнитолу. Причем на следующий же день после того, как закончилась страховка. Оказывается, это такое хлопотное дело, ты просто не поверишь. И еще, в эти выходные мы с младшей сестрой ездили в гости к подруге, в Олдершот. И вот, сидим мы в пабе, а за другим столиком — компания, похоже, военные. Ну, знаешь, такие шумные, грубоватые белые парни. В смысле они вроде как и не прочь с тобой познакомиться, но ни за что этого не сделают: из-за твоего цвета кожи. Там был один, очень даже ничего, симпатичный: то и дело поглядывал в мою сторону. Но тут я заметила, как его девчонка наклоняется к нему и говорит всего одно слово: «ниггерша». Тогда я сказала сестре: «Пошли отсюда». Ох, Натали, такое всегда шок! Я ведь из среднего класса и выросла в Ислингтоне, в конце-то концов! А потом я возвращаюсь домой, и другая моя сестра, Луиза, говорит, что моя собачка подобрала что-то в парке, и за ночь ее шестнадцать раз вырвало. Луиза отвезла ее к ветеринару, и бедняжке сделали операцию, из моей бедной Миффи достали целую кучу разных костей, веточек и даже кусочки от краба. Луиза не стала звонить мне, чтобы я не дергалась. Сейчас бедняжке уже лучше, но ведь я же предупреждала Луизу, что Миффи кидается к помойкам при первом же удобном случае! Жить без помоек не может! Энди, мой бывший парень, так и называл ее: «помойная Миффи». Такие вот дела, Натали. — Алекс смотрит на меня. — Ты спросила. Я ответила.

Я киваю. Мне стыдно за эту расистскую выходку, словно я лично за нее в ответе, но я никак не могу подыскать нужных слов. Чувствую, как все мои внутренности выворачивает от злости на ту невоспитанную бабу из пивнушки: будь такая возможность — врезала бы ей по зубам. Но, к моему величайшему стыду, вовсе не история с расизмом лишила меня дара речи.

— Да уж, гнусная у тебя выдалась неделька, — хриплю я наконец. — Мне ужасно жаль.

Мы натужно улыбаемся. Но мой мозг продолжает спотыкаться на месте, и все то время, пока я сижу с растянутыми губами, в голове не прекращается пронзительный крик: «Что? Что?! Миффи. Я слышала про Миффи. О господи, этого не может быть. Энди. На свете миллионы Энди. Неужели я схожу с ума? Как такое вообще возможно?»

Если бы Бабс была здесь, — ну вообще-то, если бы Бабс была здесь, то этого фиаско в принципе не произошло бы, и все же, — она бы сказала, что у меня лягушка во рту. Но пора выплевывать ее: иначе можно запросто подавиться.

— Алекс, — выпаливаю я, — возможно, мой вопрос покажется тебе глупым, но скажи: Алекс — это твое настоящее имя?

Алекс прищуривает глаза.

— Ну, не совсем уж глупый, — отвечает она поддразнивающе. — Само собой, Алекс — это сокращенное от Александры, но я начала звать себя Алекс только после развода. Знаешь, мол, начну жизнь с нуля и все такое. Кстати, я вернулась и к своей девичей фамилии. По мужу-то я была, — она хихикает, — Кланч.

Я жду. Из вежливости надо бы хихикнуть в ответ, но что-то мой запас хихонек вдруг резко иссяк.

— Конечно, — добавляет она, — можно было бы назваться Сэнди или Сандрой, но это уж слишком в стиле Оливии Ньютон-Джон.

Она делает паузу, чтобы отхлебнуть остывшего ромашкового чаю.

— Ну, Алекс… — Я знаю ответ, но все равно должна его услышать. — И как же ты звалась до развода?

— Саша, — отвечает она. — Это мое любимое сокращение от Александры.

— Саша, — эхом отзываюсь я.

Хотя общий уровень моих знаний всегда был ужасающе низок (лично я объясняю это тем, что мне не разрешали иметь в комнате телевизор), я никогда не считала себя тупицей. Да, я могла сказать о себе: «Какая же я дура! Забыла выключить фары у машины!» — но на самом деле все женщины говорят, что они дуры, вовсе этого не подразумевая. Но сейчас именно это я и подразумеваю. Ну что за идиотка! Кретинка законченная! У меня мозгов не больше, чем у жареной курицы. По своей глупости я нахожусь на уровне игрока «Кто хочет стать миллионером», с треском вылетевшего на первых же 100 фунтах.