— Да куда ты денешься, — ответила я. — До пяти двадцати ты мой. Если что, Окамото разрешила.

— Окамото? А кто это?

— Это такая древнющая стерва с родинкой и крашенными в белый волосами, — со вкусом, почти нараспев сказала я.

— А-а, эта.

Дюпон поерзал на неудобном стуле и потер шею.

— Ты знаешь, что она учитель Марии?

Я, кажется, скрипнула зубами. Гребаная ты вселенная. Как меня твои хитрые связи задолбали. Дюпон говорил, говорил — о десятках учениц, о многовековой карьере Окамото, о том, как все обернулось, о том, что Мария…

— Стоп, — попросила я. — Не надо.

— Что?

— Не хочу знать, за что ее сослали. Если бы Мария захотела мне рассказать — она бы рассказала.

Олег просто кивнул — подозрительно быстро, будто бы он реагировал не на слова.

— Да ты, я смотрю, тут совсем распоясался, гад, — сварливо сказала я. — Перестал сдерживаться?

— Ага, — легкомысленно сказал Дюпон. — Мне не просто разрешали, мне приказывали лазать по чужим головам.

— А ты и рад, — хмуро сказала я. — Отрываешься за все?

— В смысле — за все?

Я невольно улыбнулась: очень по-дурацки прозвучал вопрос. По-дурацки и по-детски.

— Ну, думаю, эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты знаешь, что я тебя мысленно уже списала на органы?

Дюпон хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то умирающему от смеха альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки.

В сердце колотился смех зазеркальца.

Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Олегу. Хрипы затихли, и лаборант взял Дюпона за плечо.

Взял — и окаменел.

— Олег?

— Ага.

Дюпон, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».

— У меня секунд сорок, потом пришлют робота, — быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. — Поэтому слушай. Пытки — это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Алекса, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь.

Дюпон воткнул палец в бледный висок.

— Худшая пытка — это когда сам не знаешь, что ты такое, — прошептал он, припадая к экрану.

В дверях показался боевой андроид — огромный вооруженный шкаф — в сопровождении металлопода. Мелодичный перезвон, тонкий присвист приводов — и совершенно счастливый алый взгляд, умиротворенная улыбка, и наркотик, вколотый в плечо, не имел к этому никакого отношения.

Олег поднял руки и повернулся к новоприбывшим.

— Иду, иду. Сам.

— Что с ним? — певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.

— Понятия не имею, — пожал плечами Дюпон. — Но через пять минут «оттает». Дайте еще пару секунд, а?

Человек, похожий на робота, и робот, похожий на человека, промолчали, так что Дюпон снова безнаказанно посмотрел на меня.

— Я очень хочу к звездам, Алекса. Еще хоть раз. После всего этого.

— В зазеркалье не будет наших звезд, Олег. Ты же… помнишь.

— Помню. Будем считать, что я образно, — ухмыльнулся зазеркалец. — И я рад за тебя.

«С ним хотя бы не нужно долго объясняться. Неловко, противно, но… удобно».

За дверью комнаты для свиданий лабораторного отсека я прислонилась к стене. Черный коридор «Тени» то сжимался вокруг меня, то снова становился пугающе просторным. Огромный кишечник подрагивал, а я жалела, что тут негде присесть.

«Чертова громада, кладбище мифов и страшилок всего космофлота, — думала я. —Проклятая ты махина. Ну почему ты не можешь быть просто “оплотом зла”?»

* * *

Я не заметила следующих дней. Во мне просто оказалось слишком много всего и сразу, и сработал какой-то спасительный предохранитель, который сделал — р-раз! И вот я вроде как хожу, думаю, ору на кого-то, с кем-то сплю, опять зачем-то прусь в научный отдел… Но это все вроде как и не я.

Эти дни прошли мимо. Выбирая между внешним миром и тем, что происходило внутри, я остановилась на более важном. Наверное, получилось правильно, потому что когда однажды вечером за мной пришли, я уже знала, что всюду права, что я смогу, и что Александра Кальтенборн-Люэ — лучшее, что могло случиться с этим миром.

Четыре фрегата, подготовленных к отлету, стояли в мертво-пустом ангаре, что-то шептала за плечом Валерия, о чем-то молчал Дональд, зачем-то включили слабую продувку помещения ионизированным газом, и мне пришлось придерживать лезущие в глаза волосы.

Странно, решила я. Никакого оркестра, никаких речей о спасении мира, никакого большого окна, из-за которого смотрел бы на отлет Его Меч. Олега вообще на каталке покатили мимо нас в кабину: подключать.

В принципе, тоже правильно. Прощаться — это нехорошая примета.

— А-алекса…

— Тихо, — попросила я, не оборачиваясь. — Давай просто вернемся, хорошо?

— Хорошо.

Я кивнула и пошла к своему фрегату. Иссиня-черный корабль, набитый десантом, ждал свою главную деталь, ждала своего капитана Кацуко-сан. А где-то там, по ту сторону изнанки, меня ждала наша цель. Все ждут, а я тут соплю пережевываю? Не пойдет.

Улыбаясь, я перешла на бег.

«Я — самая лучшая».

Маневрирующая группа из четырех кораблей — дело нередкое в огромной вселенной. Мы выравнивали строй в гигаметре от охранных редутов «Фойершельда», и стоили мы вместе куда дороже, чем вся груда металла и органики, навороченная вокруг самой именитой червоточины во вселенной.

«Кризис МакМиллана, кризис МакМиллана, кризис МакМиллана…» Словосочетание уперто долбилось в голове, стоило мне только отвлечься. Выражение, ставшее в свое время символом угрозы зазеркалья, казалось мне теперь настоящей безделицей. Информационные мутации? Загадочные артефакты, которые коверкают реальность? Ага-ага, пугает, конечно.

Самое забавное, что это действительно пугало. Даже после правды о скрытой войне с Закатом, даже после того, как мне показали настоящую длину мартиролога. Черт, да это пугало настолько, что я докатилась до расспросов Трее, ведь одно дело — слушать обормота о его бомбежках по ту сторону изнанки, и совсем другое — самой мчаться туда.