Тут Фридрих снова потянулся к жене и, не обращая внимания на слабые протесты, привлек ее к себе.

– Я не всегда способен понять пути Господни, meine liebe Frau. – Он ласково поцеловал Лию в шею. – Порой мне куда легче понять мотивы злых людей. Одно я знаю: на вас обеих поставили эксперимент. Вы стали для нацистов подопытными кроликами. Биологически вы во всех отношениях одинаковы, но одной из близняшек дали все мыслимые преимущества, а другую этих преимуществ лишили. Извращенный ум подсказал им посмотреть, как повлияет на каждую из вас среда: заботливое – по их понятиям – воспитание в ее случае и отсутствие такового в твоем. А теперь наци хотят получить обеих подопытных в свое распоряжение, старательно расчленить их и разглядеть под микроскопом, что получилось. К счастью, без сестры ты не представляешь для них интереса: не с кем сравнивать. К тому же Рейчел необходима им для реализации заветных планов по выведению нового поколения арийцев.

– Как это несправедливо!

– Они исходили из предположения, что ты потерпишь неудачу в жизни. Продиктованные ими условия, помехи, запугивание должны были тебя сломить и уничтожить. Но в своих расчетах нацисты никогда не принимали во внимание любовь – ни бабушкину, ни мою, ни Амели, ни даже любовь со стороны местных детишек. Наци ничего не знают ни о Божьей любви, ни о том, какими Господь сотворил вас обеих. – Фридрих вытер слезы со щек жены. Все же она по-прежнему дрожала и громко всхлипывала, не в силах сдержать душевную боль. – Лия, Лия… знаешь ли ты, как глубоко запала мне в душу, какое место заняла в моем сердце?

Она дрожала, прижимаясь к мужу. Фридрих прижал ее еще крепче, не переставая целовать ее глаза, лоб, щеки, нос, губы. Погладил жену по спине и обнял, как ребенка, нежно шепча ее имя, повторяя снова и снова, как сильно ее любит.

Медленно, но верно из сердца Лии уходила жгучая зависть к Рейчел, к тому, что имела сестра. Еще медленнее ее отпускал страх потерять Амели. Напряжение сперва ушло из тела, потом спокойнее потекли мысли. Мало-помалу, теперь уже с искренним желанием, она уступила ласкам мужа. Прошло немного времени, и их голоса умолкли.

* * *

Минуло еще два дня, и вот кукушка на кухонных часах прокуковала десять раз. Бабушка, Амели и Ривка уже легли спать, а Рейчел тихонько постучала в дверь спальни Лии и ее мужа.

– Входи, – послышался голос Фридриха.

Рейчел запахнула халат и на цыпочках вошла, плотно закрыв за собой дверь. То, что она пришла сказать сестре и зятю, прощальный подарок, который она сделает им в этот вечер, стоили Рейчел дороже, чем она предполагала. Но увидев слезы на глазах Лии и услышав, как Фридрих вздохнул с облегчением, она убедилась, что поступила правильно. Так будет лучше для всех – и для Лии с Фридрихом, и для Амели.

Фридрих пообещал, что утром он первым делом повидается с главным лесничим Шраде. Тот уже подтвердил предположение Ривки, что в паспорт можно внести кое-какие изменения. Знал он и порядочного человека, который жил в округе и мог выполнить нужную работу.

Закрывая за собой дверь, Рейчел уже понимала, что им предстоит бессонная ночь. Радость невозможно долго удерживать в себе. Рейчел тихонько посидела в пустой кухне, успокаивая сердцебиение и стараясь взять себя в руки. Она не стала затем подниматься по лестнице, а осторожно пролезла в шкаф и взобралась на чердак, где Амели мирно спала, а Ривка читала при тусклом свете свечи.

– Я сейчас поговорила с Лией и Фридрихом, – прошептала Рейчел.

– Они нашли способ переправить тебя с Амели, – кивнула Ривка, и ее глаза подозрительно заблестели. – Я рада. Рада за вас обеих. Я буду скучать по тебе, но стану молиться, чтобы вы благополучно прошли каждый шаг на своем долгом пути.

– Молись за нас, Ривка, – за меня и за себя.

– Как?

– Ты пойдешь со мной? Станешь мне сестрой?

– А Амели?.. – Ривка, сидевшая на полу, резко выпрямилась.

– Амели еще слишком мала для того, чтобы идти через Альпы. Ей безопаснее будет здесь, где о ней позаботятся Лия и Фридрих. А Герхард перестанет надоедать бабушке и Лии, как только удостоверится в том, что меня здесь нет. Я же позабочусь о том, чтобы он узнал, что я в Америке – сразу, едва мы туда доберемся.

– Ты серьезно это говоришь? – В глазах Ривки отражались надежда, страх, удивление.

Рейчел засмеялась, хотя едва могла различить подругу сквозь застилавшие глаза слезы радости.

– Да… – И она начертила в воздухе пальцем буквы: «Р-и-в-к-а». – Мы теперь в одной упряжке, имя которой – надежда.

– «Упряжка» – это то, что означает мое имя!

– Да, сестренка, теперь мы крепко связаны вместе.

Ривка встала на колени, сложив руки вместе. Она хрипло зашептала, повторяя клятву Руфи: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом»[54].

– А у меня никого больше нет, кроме тех, кто здесь, – шепотом ответила Рейчел, не в силах справиться с потоком слез. – И нам приходится их оставить – ради нас самих и ради них тоже. Мы с тобой отправимся в Америку. Как-нибудь уж доберемся.

– Тогда я стану твоим народом, – перефразировала Святое Писание Ривка, – а ты станешь моим.

– И мой Бог будет твоим Богом, – ответила на это Рейчел, вспомнив бабушкину Библию.

Тут она от волнения затаила дыхание, веря и не веря в то, что такое может произойти на самом деле.

– Да, – прошептала ей Ривка, – да и еще раз да!

64

Бабушка просила оставить ей фотографии, и Рейчел согласилась – при условии, что пленка будет надежно спрятана под половицами и ее не станут проявлять, пока нельзя будет безопасно смотреть на эти фото открыто, как бы долго ни пришлось ждать. На этих фотографиях были запечатлены близняшки по отдельности и вместе с бабушкой, бабушка с Лией, ее мужем и новой дочкой, Рейчел, Ривка.

Когда Рейчел перекрасила волосы Ривки в цвет спелой пшеницы, та сфотографировалась для паспорта.

Внести исправления в паспорт Амели, чтобы он подошел Ривке, оказалось гораздо проще и вышло гораздо лучше, чем представляла себе Рейчел. Для местного типографа, который набил руку на подделках, не составило труда так подправить цифры, чтобы вышел год рождения Ривки, и вклеить без помарок ее фото.

Куда труднее оказалось объяснить Амели грядущие перемены в ее жизни. Еще труднее было приучить ее тихонечко сидеть в одиночестве на чердаке или в шкафу – порой по нескольку часов подряд, если происходил обыск. Рейчел могла лишь отдаленно представить себе, какой страх будет охватывать девочку всякий раз без нее и Ривки.

Но потом Рейчел увидела, как легко и радостно чувствует себя с новой дочкой Лия, и поняла, что поступила правильно. Так будет лучше – лучше для всех.

Ривкины карие глаза лучились от радости теплым янтарным светом, а улыбка так сияла, что домашние только дивились происшедшей с ней перемене. Рейчел подумала: как хорошо, что Ривка оказалась в бабушкином доме. Женщинам трудно было удержаться от того, чтобы выражением лица не выдать: они сообща владеют некой тайной. Только бабушка выглядела огорченной.