На лице Квинта дергается мышца. Он по-прежнему смотрит в пол. У меня такое чувство, что мое сердце вот-вот разорвется, и единственный способ предотвратить это – продолжать говорить, что я и делаю.

– Кроме того, они дают для аукциона подарочную корзину на тему свиданий, в комплекте с билетами в кино и бесплатным ведерком попкорна! Разве это не… шикарный подарок?

Мои плечи поникают. Я больше не могу продолжать. Никакой энтузиазм не может скрыть того факта, что я разговариваю с кирпичной стеной. Вернее, с двумя кирпичными стенами. Почему Квинт не смотрит на меня? Почему Роза не улыбается и не говорит, как это замечательно?

– Ладно, что? – не выдерживаю я. – Что-то не так с кем-то из животных? Леннон в порядке? Луна?

– С животными все хорошо, – говорит Роза. Она хмуро поглядывает на Квинта. Костяшки его пальцев, вцепившихся в книжную полку, побелели.

– Тогда что происходит? Страховка не покроет ущерб от бури?

– Дело не в этом, Пруденс…

– Тогда почему вы оба выглядите такими несчастными?

Роза глубоко вздыхает. Она снова смотрит на Квинта и, возможно, ждет, что он заговорит, но его рот так плотно сжат, что желваки ходят ходуном.

– Пруденс, – снова начинает Роза, скрестив руки перед собой. – Ты ничего не хочешь нам сказать?

Я тупо таращусь на нее. Потом смотрю на Квинта. Он передергивает плечами, горбится и по-прежнему не поднимает глаз. Я снова перевожу взгляд на Розу.

– Кроме того, что с гала все вроде бы складывается?

Квинт издает гортанный звук, полный отвращения – первое, что я слышу от него с тех пор, как пришла. Я чувствую, как волоски на загривке встают дыбом. Мне хорошо знаком этот звук. Он сопровождал меня на всех уроках биологии.

Роза потирает лоб.

– Думаю, ты знаешь, что я не это имею в виду.

– Понятия не имею, о чем вы. Квинт, что происходит?

Он отпускает книжную полку, но только для того, чтобы сложить руки на груди. По крайней мере, ему удается посмотреть мне в глаза, и я понимаю, что ошибалась. Он действительно выглядит злым.

Я чувствую, как паника начинает сжимать горло. Неужели я попала в какую-то альтернативную вселенную, где этого лета никогда не было, а Квинт все еще презирает меня? Прошлой ночью он сказал, что раньше считал меня несносной. Я пропустила это замечание мимо ушей, потому что он совершенно ясно дал понять, что больше так не думает. Да и не могла я винить его, если вспомнить, как ужасно вела себя по отношению к нему весь год.

Но это было тогда. Почему же он сейчас так на меня смотрит?

– Вчера в Центр приходила женщина, – говорит Роза. – Она рассказала интересную историю, связанную с потерянной сережкой и крупным денежным пожертвованием, сделанным во время уборки пляжа.

Она замолкает, ожидая моей реакции. Не знаю, что она читает на моем лице, но Роза выглядит разочарованной.

– Вижу, мне не нужно рассказывать тебе всю историю. Короче говоря, она чувствовала себя неловко из-за того, что продала чужую сережку, хотя, конечно, в то время не могла знать, кому принадлежит эта вещь. Она пришла сюда, чтобы загладить свою вину. Получить обратно деньги, которые пожертвовала, с тем, чтобы выкупить сережку и вернуть ее законной владелице. Но, как мы с тобой знаем, этих денег здесь нет. Поэтому скажи мне, Пруденс… куда могли исчезнуть тысяча двести долларов?

Ах, вот оно что. Вот в чем дело.

Они думают, что я украла деньги.

– Я не знаю. – Мой голос напряжен, и мне почему-то кажется, что я уже изобличила себя. Потому что знала о сережке и деньгах. Знала, что деньги пропали.

– У тебя есть возможность сказать нам правду, – продолжает Роза.

Она пытается быть мягкой, но я вижу, что под маской ее спокойствия закипает гнев.

– Женщина сказала, что разговаривала с тобой, так что я думаю, ты – единственная, кто знал, что в тот день было сделано такое крупное пожертвование.

Я качаю головой:

– Она действительно рассказала мне про деньги, но я не знаю, что с ними стало. Я их не брала.

– Я тебя видел! – рявкает Квинт. Его голос такой громкий, такой резкий, что я вздрагиваю. В отличие от мамы, он не пытается скрыть свою ярость. – Я видел тебя в кабинете Шоны, когда ты рылась в банке! И те деньги у тебя в рюкзаке! Ты действительно хочешь сказать, что это была не ты?

– Это не так! – Теперь я тоже кричу. Отчаяние гудит в моих венах. Он не может думать, что я украла. Я на такое неспособна! И я этого не делала!

Хотя, шепчет противный голосок. Хотя в тот день хотела забрать деньги…

Я сглатываю. Дело не в этом. Я невиновна.

Квинт отталкивается от книжной полки и делает пару шагов ко мне, агрессивно размахивая руками.

– Ты стояла прямо передо мной, с пачкой денег в руке, и лгала мне в лицо. Как ты могла так поступить?

– Я ничего не брала! Я… да, я знала о пожертвовании и хотела посмотреть, сколько там всего, но, когда пересчитала, оказалось, что денег совсем немного. Только… триста с чем-то. Как и сказала нам Шона на следующий день.

Взгляд Квинта становится колючим. А слова режут как бритва.

– Ты же говорила, что не успела пересчитать.

У меня все внутри переворачивается.

– Я…

Он поднимает бровь, выжидая. Но я не смею взглянуть на него, когда он так смотрит на меня. Я закрываю глаза.

– Я действительно пересчитала. Но я… тех денег там не было. Тысяча двести долларов уже исчезли. Я ничего не брала.

– Хорошо, – говорит Квинт. – А в чем ты еще соврала?

– Ни в чем! – Я открываю глаза, полная решимости встретиться с ним взглядом, заставить его увидеть, что он все неправильно понял.

– А как насчет того, что ты просматривала нашу почту? Что ты там искала? Еще пожертвования? Еще денег? Еще чего-нибудь, что можно взять незаметно?

– Перестань на меня орать!

– Перестань мне врать!

– Квинт, довольно. – Роза кладет руку ему на плечо.

Он стряхивает ее и отступает от меня, пока не упирается в стол Розы, снова складывая руки на груди.

– Я понимаю, у твоей семьи проблемы с деньгами. Я знаю, что ты хочешь помочь своим родителям. Но… в самом деле, Пруденс? Воровать у приюта, где спасают животных? У моей мамы, у меня?

Первые слезы выплескиваются наружу, скатываясь по щекам. Я поспешно смахиваю их, но они все подступают.

– Я. Не. Брала. Тех. Денег.

– Тогда кто это сделал? – спрашивает он.

– Я не знаю! Может быть, никто. Может, они потерялись.

Он фыркает, с таким презрением, с таким недоверием, что мне хочется его придушить.