— Он сейчас не в поселке.

— А где?

— Знать бы, соломки бы подостлали. Места тут больно заковыристые. Спокон веку их все сторонятся. Отец вам с Олегом куда велел?

— Не знаю. Он Олегу объяснял.

— А ты, значит, решила самостоятельность проявить? В поселок собралась?

— Я бы осторожно. Очень.

— Осторожно — дело хорошее. Видишь только, как без спросу получается? От горя сбежала, да в беду попала. Я тебе напрямки, как есть. В поселке тебе пока делать нечего. Отец уже все сделал, что ты хотела.

— Все?

— Все! Полностью и досконально.

— А эти почему?

— С этими не тебе, а нам разбираться. Мне они побольше твоего задолжали. Извини, конечно, но не с твоим карабинчиком тут порядок наводить. Плохо еще, что на тебе этот гад повис, который первым оттуда спикировал.

Василий взглядом показал на небо.

— Он, правда, не совсем причем. Так ведь его никто не неволил в чужую драку лезть. Верно? Но раз решил принять участие, пусть не обижается, что прилетело.

— Он к берегу поплыл.

— Точно?

— Выбрался по-моему.

— Не показалось?

— Выбрался, выбрался.

— Это хорошо. Ничего хорошего, конечно. Они и так уже, наверное, от злости зубами скрипят. Но что живой — хорошо. Очень даже хорошо. Мы теперь сами с ними разбираться будем.

— Мы — это кто?

— Все, кто не они. Такие у нас тоже имеются.

— А как мы отца найдем, если ты говоришь, что не знаешь?

— Попросим местные окрестности подсказать. Они нам уже разок подмогли. А если серьезно — догадка имеется. Я все-таки в тайге родился, елкам молился. Разберемся и в здешней местности. Кое о чем отец твой проговорился, когда мы совместную жизненную диспозицию выясняли. Дядя Егор Рудых тоже кое на что похожее намекал. Скит тут где-то не так чтобы очень далеко приткнулся. Не то староверный, не то другой какой. С давних времен независимо существует. От здешней сегодняшней жизни — самое спасение. Думаю, отец твой временно там находится. Повидаетесь, а я потом чуток подальше подамся. Ждут меня.

— Хорошие люди?

— Хорошие. Попробуем с ними эту калинку-малинку разгрести. Воровскую, если копнуть хорошенько.

— Это они у тебя брата убили, да?

— Одного убили, у другого душу покалечили.

— Она с ними?

— Кто?

— Милиционерша. Только вид делает, что в отца влюбилась.

— И про это знаешь?

— Знаю.

— А я вот не знаю. Пока не знаю. Знаю только, что рядом с грязью чистеньким не сбережешься.

— Я ее ненавижу.

— А ты не спеши, пока окончательно не разберемся. Ты вот и в меня недавно стрельнуть хотела.

— Я вас сразу узнала. Удивилась.

— Вот и хорошо, что узнала. Нам с тобой много еще чего узнавать придется. И хорошего, и плохого. Без этого никак. Жизнь — штука заковыристая. Вроде этого водоема. Для нас с тобой на данный момент стратегического. На одном конце мы, на другом они. Поэтому мы с тобой вон в том украдистом местечке пристанем и через увал напрямки махнем. А то ты засиделась, наверное, в этом корыте. Разомнешься, сверху окрест поглядишь. Места здешние, хоть и запутанные, но красивше их, пожалуй, на всем свете не бывает.

— Красивее.

— Что?

— Красивее. Я знаю. Тоже так не раз думала.

— А у нас говорят «красивше». Что в лоб, что по лбу. Главное, что правильно. Скоро сама убедишься.

Несмотря на то что небо с севера стало затягиваться торопливыми низкими тучками, озеро на том конце, куда собирались пристать, вдруг словно разом освободилось от темной непрозрачной воды, и разбегающиеся от лодки волны осветились сверкающим разноцветьем, словно приглашая их в неведомую таинственную сказку.

— Деревня Солнца, — неожиданно сказала Маша.

— Что? — не понял Василий.

— Там должна быть деревня Солнца, — тихо, словно самой себе, сказала Маша.

Пятая ночь после неведомой катастрофы, как и сгинувшие прежние, была непривычно светла и безмолвна, но на переломе к рассвету вдруг внезапно погасло небо, растворились в сумраке окрестные вершины, скукожился почти до неприметности костер, у которого сидели без сна немногие оставшиеся в живых из прежнего казацкого конвоя люди. Осталось их всего шестеро: хорунжий Рудых, Никита, два казака, ротмистр, орочон Оро и топограф Ильин. Да еще чудом уцелевший раненый конь, которого за прошлые дни похода тщательно выхаживал Никита. Конь еще полностью не выходился, но выглядел вполне справно и перед предстоявшей дорогой его наличие сулило уходившим какое ни на есть, хотя бы и временное, вспоможение в далеком, наверняка опасном и трудном пути.

Все уже было переговорено, оговорено, решено, по возможности сделано и устроено. Поэтому сейчас все молчали, дожидаясь восхода солнца, когда намечено было отправиться в путь. Внезапно наступившая темнота спугнула сонное оцепенение.

— Небо в тумане, земля в обмане, — сказал один из казаков и подбросил в потухающий костер несколько сухих веток.

— Что, Оро, надумал наконец? — неожиданно громко спросил ротмистр сидевшего чуть в стороне от костра орочона. — С нами пойдешь или с ними сторожить остаешься? Боги твои, по-моему, успокоились. Звезды вон наконец появились. Значит, погода хорошая будет.

— Почему не будет? Здесь будет, дальше никто не знает. По сторонам смотреть надо, под ноги смотреть. Небо успокоилось, земля еще пугается маленько. Она от страха другой стала. Заблудиться можно. Помогать вам надо.

— Значит, надумал?

— Правильно, однако, думал. Вам помогать буду. Иван шибко умный. Плохого сюда не пустит. Молодой ему помогать будет, учиться у него будет. А вам назад вернуться очень надо. Чтобы золото это здесь насовсем не осталось. Плохие люди снова прийти могут.

— При Рудыхе тут плохому и часу не продержаться, — встрял второй казак. — Он не то чтобы пропало чего, ищо столько отыщет и наработает. А из Никитки такого казака состряпает — любочки мои! Родной батя вблизи не узнает.

— Так и порешили, — поднялся на ноги и перекрестился ротмистр. — Как развиднеется, трогаемся. Все, на что сил хватило, спроворили, по местам развели. Кого