нашли — похоронили, кого не сыскали, гора эта им заместо памятника. Крест наш крепко стоит. Его Иван потом обиходит, чтобы издалека видно было. А перевалу здешнему на будущей карте название будет «Гиблый». Чтобы те, кто сюда еще когда придет, сторожись и поминали крестом и низким поклоном.

— Выходит, и над этим будет крест стоять? — проворчал Рудых и, отвернувшись от костра, сплюнул в сторону самого темного участка неба. — На душе муторно, что где-то рядом с нашими лежит.

— А у меня, дяденьки, мысля, что он не сгинул, а прихитрился где-нибудь, — неожиданно для всех и для самого себя заговорил Никита. — Как бы он теперя за вами следом не наладился. Вы это… стерегитесь. А то еще чего-нибудь такое удумает.

— Не по Сеньке шапка, Никита Ефимыч, — поспешил успокоить парня Ильин. — Такого, как случилось, им всем кагалом не сотворить. Природа, к счастью, пока не у них под началом. Да и никогда не будет. Мы с вами оказались свидетелями редчайшего ее явления, о котором еще долго будут вспоминать и говорить.

— Лучше вовсе такого не вспоминать, — не согласился Рудых. — Я за командира нашего природе этой ни за что не прощу. Выполним свой долг, убережем, что храним, возвернусь к людям и в церкву насовсем уйду. Буду за невинно погибших Бога молить, покоя вечного и тихого им просить. От такого чертова отребья, считай, без потерь отбились, а природа эта непотребная их безо всякой жалости приговорила. Они-то в чем перед ней виноватые?

— Как хотите, дяденьки, а только глаз у него шибко дурной. Как глянет, душа вянет, — не унимался взбудораженный и явно напуганный скорым расставанием Никита. Сколь разов он нам обещался: «попомните, все одно по-нашему будет». Здесь тоже чо-то такое вам сказывал. А я так думаю, если по-ихнему, то лучшей сразу в домовину.

— Ты это к чему завел? — недовольно спросил хорунжий. — Так спугнулся, что до сих пор отойти не можешь?

— Правда ваша, дяденька. Такой меня ужас взял, чуть про Бога не позабыл. Совсем сдурел с перепугу. Теперь никого и нипочем бояться не буду.

— Какой я тебе дяденька? Приспичит, кличь — «господин хорунжий, так, мол, и так». А лучшей попросту: «Дядя Иван, я портки со страху обмочил, дозволь на реку сбегать, честь свою в порядок привесть». Но главный мой совет тебе такой будет: про золотишко, нами схороненное, напрочь позабудь. Самому себе не говори, что и где. Проговоришься кому — на первой же сосне висеть останешься. У нас за нарушение присяги так положено.

— Так я еще присягу эту в глаза не видал.

— Повидаешь, выучишь, на всю жизнь запомнишь. Времени у нас с тобой много будет. Настоящим казаком через присягу становятся. И через дела, которые достойные, а не от жадобы и не от страха дурного. Это ты сейчас правильно обозначил — никогда, нипочем и никого казак бояться не должон. Будем теперь с тобой вот их дожидаться. Может, не так вскорости, как желается, но дождаться требуется в обязательном порядке. Иначе нам с тобой по всей строгости ответ держать придется. Правильно понимаю, ваше благородие?

— И по уставу, хорунжий Рудых, и по совести, и по строгости, конечно. Все, как положено, ты обозначил. Меня только вот нога твоя беспокоит. Управишься?

— Не извольте беспокоиться. Меня Никита Ефимыч лучшей любого лекаря обиходит. Конягу куда как с добром выходил. У нас говорят — лучшей хромать, чем сиднем сидеть. Дело лечит, безделье калечит. Проводим вас и за свои работы примемся. С этого крутяка на ту сторону спустимся, избушку какую ни на есть срубим. А золотишко пускай здесь дожидается. Без нас его никакая холера не отыщет. Вы, главное, наше расположение правильно укажите. А то и сами возвращайтесь. С вами у нас полное доверие будет, что все как надо пошло. Укараулим, ваше благородие, не сомневайтесь.

И снова все надолго замолчали в ожидании скорого прощания, сулящего им новые испытания, вряд ли более щадящие, чем те, которые за последнее время выпадали на их долю одно за другим, которые и теперь не сулили им ни скорого прекращения, ни желательного благополучного исхода.

Зарозовевшее на востоке небо скоро обозначило ближний полукруг острых вершин. Затем осветился пугающий провал покалеченной землетрясением седловины перевала. Чуть позднее из-за темного еще отрога хребта стало осторожно выкарабкиваться смазанное клочьями белесого тумана солнце. Только тогда все, как по команде, поднялись на ноги, молча стали разбирать и пристраивать приготовленный, необходимый в неведомой дороге груз. Непосильный для человека погрузили на единственного коня, остальное разбирали по возможным каждому силам. Много груза осталось на долю остающихся хорунжего и Никиты. Когда обозначилась полная готовность, все, кроме Оро, встали в ряд и перекрестились.

— В день суда Страшного, Господи, пусть вся милость твоя за жизнь сотворенную и сохраненную соберется в чашу единую и на весах твоих взвесится. Правый да спасется, поскольку добро самое большое худо всегда перевесит и выправит, — громко и отчетливо проговорил Иван Рудых слова собственной сочиненной молитвы. А Никита стал на колени перед уходящими и поклонился им до земли.

Наконец, тронулись. Сначала сверху было хорошо видно, как маленький отряд медленно спускается в неведомую и пока невидную из-за дальности и оседающего тумана долину. Скоро и люди затерялись в этом тумане.

— Ну что, паря, у нас с тобой время тепереча не казенное, свое. А свое чем полнее употребишь, то и дела складнее для пользы пойдут. Давай и мы загружаться. Озеро отседова непонятно куда провалилось, а без воды нам тут долго не протянуть. Речушку внизу хорошо помнишь?

— Хорошо, дядя Иван.

— Вот там и обоснуемся.

Тяжело припадая на поврежденную при камнепаде ногу, хорунжий подошел к куче оставшегося груза, выпростал из-под конского потника тяжелое зверовое ружье, закинул его за спину, выбрал тюк по силам, попросил Никиту: — Ну-ка, подмогни!

— Вам с больной ногой несподручно будет, дяденька. Я все это бегом перетаскаю, оглянуться не поспеете.

— Я тебе уже сказывал — дяденек тут не имеется, а хорунжию Ивану Рудых обузой для рядового состава становиться негоже. Подсоби и сам загружайся, на сколь сил наскребешь.

— Вопрос у меня, дядя хорунжий, имеется.

— Давай свой вопрос.

— Коняги наши, которые уцелели и со страху невесть куда