от телеги. Осторожно, чтобы не повредить и без того обветшавший войлок, покрыл им остов. Вот и готов дом!

Неспешно принялся возиться под крышей. Натянул на стенки новые ситцевые занавески с яркими пестрыми цветами, и сразу стало в юрте весело и нарядно. Заняла свое почетное место на хойморе божница, раззолотившись скопищем бурханов-божков. Выстроились рядком чашки для святой воды и сугсэ-светильника. Украсилась божница-гунгарба павлиньими перьями.

Впереди долгая зима, и всю эту холодную пору с нескончаемыми ночами теплая, уютная юрта будет покоить тоскливое одиночество старого Сокто. Вот и старается он устроить все получше — основательнее, домовитее. Поставил на раз и навсегда определенное место старинную кровать, застелил ее помягче. Внес и установил, куда положено, сундуки, подставки, шкафчики, совсем недавно собственноручно заново покрытые лаком, отчего ярче проступили поблекшие узоры на них. И кажется, будто сделаны они не из ели, березы или сосны, а из самого настоящего сандалового дерева, растущего, как говорят, в жарких странах. И очаг у Сокто-ахая обновился, сменил он старую печурку. Спасибо Сергею Петровичу Кузнецову — смастерил деду чудо-печку. Не знает Сокто, что это Булат с Розой поделился, а та отцу рассказала.

А добра за нынешнюю осень в юрте Сокто-ахая заметно прибавилось. Много появилось магазинных вещей. Делать-то старику нечего было, он и заглядывал при случае к Сельпо Даши, деньги тратил. Термос у него теперь большой, с синими цветками. Двуствольное ружье. Приемник-радиола «Рекорд». Женский велосипед, нераспакованный, в деревянной обрешетке и заводской смазке — внучке подарок.

Дряхлым себя Сокто еще не считает, а уж жадным или скупым — тем более. Каждая покупка была радостью для него. Покупал — думал: а вдруг сын вернется, а может, Оюне понравится, а что, если будущему зятю пригодится…

Ах, Оюна, Оюна! Что-то забывать стала своего деда, давно не показывается. А ему трудновато становится коротать в одиночестве день за днем, день за днем. Вот, кажется, и приготовился зимовать — сделал все, что надо. И сиди теперь, старый Сокто, жди случайного гостя.

Редкую козлиную бородку старика прочно прихватила изморозь седины. Обветренное лицо еще гуще покрыла сетка морщин. Дряблые руки стали сохнуть от безделья. В синем суконном треухе, в почерневшей меховой короткой безрукавке пристроился Сокто у очага, поджав под себя ноги, обутые в унты на толстой войлочной подошве, толчет в ступе зеленый чай.

А чугунок на очаге старый, закопченный, послуживший много лет. В нем и чай-то получается особенно вкусный. А бурят без чая — какой же бурят! Дня не прожить. Сокто даже представить не может, как бы он вдруг остался без чая? Помнится, во время войны совсем чай исчез. Чем только тогда кипяток не заваривали. И шиповником, и листьями кровохлебки, даже какой-то ефрем-травой. С одной такой заварки старик чуть было к праотцам не отправился. В те годы Сокто только и знал к ближним и дальним соседям ходить — авось хоть где-нибудь удастся чашку-другую настоящего чая выпить. И уже если удавалось, то не чашкой-другой, а добрым десятком душу отводил. Теперь что — у Сельпо Даши всегда какой хочешь чай есть. И прессованный, и байховый, и кирпичный — комбинированный. Но разве это чай? Настоящий чай — зеленый. В больших плитках, на килограмм с лишним весом, с молодыми листочками и весенними побегами чайного куста. Нет его лучше. Он и жажду утолит, и желудок насытит. Уж больно хорош этот чай. А какой ароматный!

Между тем вода в чугунке вскипела, а там и густо заваренный чай с молоком поспел, обдал наконец хозяина душистым паром. Зачерпнул Сокто поварешкой немного самого что ни есть чайного смака и вышел, кряхтя, из юрты — окропить новое местожительство. Хоть и не слывет дед Сокто особенно набожным, а давние обычаи соблюдает. У него и на божнице все по-старинному, как у верующего из верующих, но и это тоже по традиции, по привычке. Такой же он верующий, как Бальжима-аб-гай…

Когда Сокто вернулся в юрту, следом за ним вбежали два ягненка. Они уже сильно подросли — впору на стрижку! Вы когда-нибудь видели маленьких ягнят? Не на картинке, а так вот, рядом с собой? Милее, забавнее их ничего на свете нет. Как они взбрыкивают, как резвятся! Что выделывают, стараясь точь-в-точь повторить уморительные прыжки друг друга, становятся на дыбки, вытягивая короткие шейки, норовят бодаться безрогими головенками. А то засуетятся вдруг ни с того ни с сего, пустятся гоняться по юрте, забавно отскакивая вбок или подпрыгивая — кто выше! И только добрая примета есть: когда так ягнята резвятся-балуются, — это к достатку, к богатству.

— Эх, бедняжки вы мои! — вздохнул, налюбовавшись их забавами, Сокто-ахай. — Скоро совсем большими станете. А ведь с тех пор, как мы с вами вместе живем, все у нас удачно складывается. Неспроста вы дурачитесь. К хорошему, конечно. Ладно, ладно, скоро я вас в отару отпущу…

Вот и еще один член семьи в юрту пожаловал — пес Хоройшо. Отрастил к зиме неплохую шубу. Хвост калачом, выгнул медленно спину, потянулся на передних лапах, улегся у очага, сладко зевнул.

— Ну, как, Хоройшо? Нравится наше жилье? — спрашивает старик.

— Гав! — будто и в самом деле отвечает собака.

А в это время дверца юрты тихонько открывается, и кто-то, осторожно войдя, молча останавливается за печкой. Должно быть, гость совсем маленький, если его из-за печки не видно. Так и есть — Ким Сыденов, оказывается.

— Здравствуйте, дедушка Оюны!

Старик сослепу и не разглядел, кто это к нему пожаловал, но приветливо улыбнулся в усы:

— Здравствуй, здравствуй. Ну, подходи поближе. Чей же ты будешь?

— Ким я. Ким Сыденов.

Сокто сделал вид, что не узнал малыша.

— Чей, говоришь, ты сын?

— Сыдена.

— А Сыден кому сыном доводится?

— Очиру.

— А Очир чей будет?

— Алага…

— Ну, продолжай дальше.

— Алаг — сын Туйбона, Туйбон — сын Басаты, Басата — Галши, Галши — Хурса Хутагата Шарайда… — без передышки затараторил мальчишка, словно стихи читал наизусть.

— Молодец! Не ошибся, всех назвал. Знаешь свою родословную, — похвалил Сокто-ахай.

— А я и дальше знаю.

— Что ты говоришь!

— Знаю! Шарайда — сын Хоридоев, Хоридой — сын Бурята, Бурят — сын Монгола, Монгол — сын человечества, человечество — сын обезьян.

— Обезьян?

— Ну да. Человек же произошел от обезьяны.

— Совсем молодчина! Присаживайся на хойморе. Гостем будешь.

— Ладно. — Ким взобрался на табурет.

Взяв с очага чугунок, Сокто налил в чашку чай.

— Попей-ка чайку горячего. Помни: что поспело — пробовать надо, все, что седой говорит, — слушать надо.

Он ласково смотрел, как малыш, обхватив обеими ручонками чашку,