отдуваясь и с шумом втягивая воздух, с аппетитом пил чай. Хоть гость был со-всем маленький, ему захотелось поговорить с ним о серьезном.

— У меня был сын Зорикто… На войне пропал. Сколько лет прошло, а я все жду. Не погиб — пропал… Может, еще вернется…

— Может быть, — тихо и так же серьезно отозвался Ким.

Сокто налил и себе чаю.

— Ну, друг мой, скажи теперь, с каким делом ко мне пожаловал?

Ким начал издалека:

— Я на автомобиле моего брата катаюсь иногда…

— Ага, так. Выходит, твой брат все еще ездит на своей машине?

— Да. А из бригады я на лошади приехал.

— Значит, ты в бригаде моей внучки был? Что они там делают? Ремонт кошары кончили?

— Кончили. Вот я приехал, дедушка, к вам.

Старик озадаченно уставился на него.

— Ко мне? Что-нибудь случилось? С чего это ты решил с дряхлым стариком повидаться?

— Я хотел… Я хотел попросить вас рассказать какую-нибудь сказку-улигер. Мне тетя Оюна говорила, вы много сказок знаете.

— Тетя Оюна?.. Сказки-улигеры — удел сирот, — грустно промолвил Сокто.

— Но мы же не сироты!

— И то верно. Ну, будь по-твоему. Какую же сказку ты хочешь послушать?

— Любую.

Сокто-ахай погладил мальчика по голове.

— Улигеры — это море без берегов. Сколько народ сложил сказаний! Гэсэр, Бабжа Барас-батор, Убгэн Жэбжэнэй мэргэн, Трое мудрецов, Телятник Борбондой…

У Кима от одних названий дух захватило. Старик между тем достал из сундука завернутый в синий шелк хур, настроил его, тронул струны смычком.

— Сотни лет назад в нашем Хангиле жил такой человек Аригуун Буубэй — мудрый, смелый, находчивый. Его пра-пра-правнук и сейчас живой. Аригунович его зовут. Ты вот его попроси как-нибудь про Буубэя рассказать.

Ким сидел, боясь шелохнуться.

Дед Сокто закрыл глаза.

— …В раннюю рань это было. В привольное время было. Высокая Бархан-гора всего только кочкой была. Глубокое море — Байкал всего только лужицей было…

Потрескивал аргал в печке. Звенели струны хура. Увлекшись, пел-рассказывал старинную сказку Сокто-ахай маленькому своему гостю. И оба забыли о времени. Лишь закончив повествование, спохватился старик:

— Пора, однако, тебе. Торопись.

С неохотой уходил из юрты Ким. На него набросился было Хоройшо, но, гавкнув разок-другой, тут же стал ластиться. Мальчик отвязал гнедую кобылу, на которой приехал из бригады, не без труда взобрался на седло, попрощался со стариком и потрусил по дороге.

Старик провожал его взглядом, пока маленький всадник не скрылся из виду. С час, если не больше, возился он около юрты — заделье всегда найдется. И вдруг тревожно стало у него на душе. Сокто поднял голову. По быстро темневшему небу с тревожным писком и щебетом стремительно проносились мелкие пичуги, спасаясь от какой-то надвигающейся опасности. Сильный порывистый ветер поднял над прогалиной пыль и труху. Потянуло гарью…

«Что такое стряслось?»

Старик поднес ладонь к глазам, вгляделся. У самого горизонта, по всей долине, куда только хватал взгляд, текла, полыхая, огненная лава.

Нет страшнее беды, чем пожар в степи.

Много напастей перенес за долгую жизнь Сокто-ахай. Судьба послала ему еще одно испытание.

Огонь заметно приближался.

Что делать? Как спастись от пожара? Чем сможет он, старик, остановить пламя?

Впопыхах, перерыв весь свой скарб, Сокто обнаружил под телегой видавший виды старый котел, оттащил его за юрту, опрокинул дном кверху — подойдет огонь, наткнется на котел, раздвоится, обойдет жилище. Посмотрел — усмехнулся: разве котлом спасешься?

Видно уже, как ветер раздувает языки пламени, развевает черный пепел сгоревшей травы, гонит, разметая искры, шары перекати-поля, и за ними вспыхивают огненные дорожки.

Среди кольев, вил, граблей кое-как отыскал дед Сокто деревянную лопату, схватил ее, как самое надежное оружие защиты, устремился навстречу пожару. Только бы успеть прокопать канавку вокруг юрты. Только бы успеть… Лопата скользила по траве, не желая входить в землю. Слабых сил старика не хватало, чтобы срезать хоть один пласт дерна. Какая уж тут канава!..

Пахнуло нестерпимым жаром. Огонь подошел вплотную.

Не разгибая спины, Сокто-ахай яростно лупил лопатой по охваченной огнем траве, сбивал языки пламени. Тут потушит — там займется. Кинется в одну сторону — в другой полыхает еще сильнее, а там верхушки кустарника вспыхнули, как свечи.

Старик начал выбиваться из сил. Позади юрты, где трава была особенно высокой и густой, огонь, найдя для себя обильную пищу, неистовствовал особенно люто. Вот он вцепился алыми зубами в лопату, затрещал, побежал по ней к черенку. Сокто отбросил лопату, сдернул с себя халат-тэрлик, начал им сбивать пламя. Вспыхнул и тэрлик. На счастье рядом оказался таз с водой. Мокрым халатом стало легче орудовать.

Искры сыпались роем на его голые плечи, спину, грудь, горький дым застилал глаза, лез в рот и в нос. Сокто припалило бородку, у него почернело не то от копоти, не то от страшной усталости лицо, а сердце, казалось, вот-вот разорвется от натуги. Он едва передвигал, пошатываясь, отяжелевшие ноги, когда до слуха его донесся крик:

— Де-едушка-ааа!

Это примчалась запыхавшаяся, с покрасневшими, полными слез глазами, в полуобгоревшей одежде Оюна.

— Как я торопилась…

«Вдвоем спасем добро», — подумал старик и тут же вспомнил про недавнего своего маленького гостя.

— Где Ким?

— Не беспокойся. С ним все в порядке.

И тут ни с того ни с сего Сокто набросился на внучку:

— Ты чего вопишь? Чего носишься, как угорелая? Помогай скорее юрту спасать.

— Что вы, дедушка! — чуть не плача закричала Оюна. — Оставьте все это.

Ей, видно, тоже досталось, и она едва стояла на ногах, но старый Сокто не замечал. Последние слова внучки будто стегнули его, как самое обидное ругательство.

— Я для себя, что ли, собирал все это? Твоему отцу достанется, если когда-нибудь вернется. А не вернется, так ты для чего существуешь, непутевая?

Девушка в отчаянии металась между дедом и юртой, к которой уже вплотную подошел огонь.

— Дедушка! Бежим. Там кошары сгореть могут, овцы…

— Там народу много.

Сокто и сам сознавал, что ничего он тут поделать не сможет, что напрасно шумит на Оюну и говорит совсем не то, что думает, но поделать с собой ничего не мог, словно разума лишился.

— Беги! — махнул он внучке. — Беги к отаре.

Оглядываясь на деда, всхлипывая, Оюна медленно побрела от юрты, потом зашагала быстрее, побежала.

— Пронеси господь! — скорее по привычке, чем в надежде на божью помощь, произнес старик и стал искать ягнят, куда-то запропастившихся. — Наверно, изжарились уже, — подумал он, но тут же разглядел их, мечущихся в дыму, и бросился перегонять через ручей.

— Тадь! Тадь отсюда, дурные!

Ему жгло ноги, сухим каленым жаром обдавало спину. Он