Может быть? поэтому мы с тобой сейчас сидим друг напротив друга, и представляем чуть ли не противоположные стороны? Потому что мы разные? Я увлечен математикой и уравнениями. Тебя манит только враг и битва с ним.

— Интересно… когда мы разделились?

Анатолий хмыкнул и задумался, подняв голову к небу. Старая привычка. Столь старая, что Сенсома уже и позабыл, когда он сам раздумывал точно в такой же позе. Его вдруг посетило странное чувство двойственности. Будто бы… будто бы его совсем ничего не связывает с мужчиной напротив.

Анатолий Летов был худ, высок и даже неуклюж. Хотя его неуклюжесть (Сенсома знал) больше обуславливалась одеждой — безразмерными пиджаками, всегда висевшими на нем, как на вешалке, и излишне толстыми очками. Математик казался практически совершенной противоположностью уверенному в себе Богу Шиноби, носящему лучшее из лучшего, и способному одним взглядом заставить всю жизнь заикаться кого-нибудь ниже уровня джонина.

— Так и запишем, — еще одна старая и забытая привычка сверкнула укором. — Момент потерян. Я и сам не скажу, когда разделились. Не знаю, может быть… после Минного Поля? Или тогда, на фронте с Водой? А возможно, в тот день, когда ты стал Джинчурики. Другими словами, мы перестали быть целым в то время, когда я стал тебе не нужен. Хочешь еще посмеяться? Наверное, в тот же день, когда ты стал Математиком Боя, ты перестал им быть. Остался только Бой. Математика перестала быть нужна.

— А сейчас нужна, да? — Сенсома поежился. — Нужна, потому что я не могу его поймать. И просчитать не могу. Я проигрываю.

— Все проигрывают. Кто-то за партой, кто за доской, а кто — в бою. В последнем тебе равных нет, а предыдущие уже не нужны.

— Слова хорошего учителя.

— Твои слова, Сенсома.

Они замолчали. И можно было бы сказать, что каждый из них думал о своем, да только это было бы неправдой. Ибо только Сенсома думал о своем по-настоящему. А Анатолий просто сидел, считая, что ему думать не положено, так как «своего» у него давно уже нет.

— Орочимару — не Шоурай, — решил, наконец, Сенсома.

— Интересно, — наклонил голову Анатолий.

— Я слишком хороший учитель, — Сенсома бледно улыбнулся и посмотрел Математику в глаза. — Теперь вижу.

* * *

Итачи быстро сложил печати и направил чакру к губам. Огненный Шар сформировался быстро и, что требовалось отдельно, практически бесшумно. Ниндзюцу, дохнув жаром, плавно полетело вперед, направляясь в указанную цель.

Но цель на месте не стояла, и была куда более умела, чем молодой Учиха. Омо изогнулась, легко уходя с линии атаки техники, при том, что никак не могла ее видеть и слышать. Она отпрыгнула, попутно сложив печати в ответ, и теперь уже Итачи пришлось уворачиваться — прямо на него вылетел гигантский Ледяной Дракон.

И проблемой была его чудовищная, под стать габаритам, подвижность — техника Омо не просто летела вперед, она изгибалась и рычала, пытаясь во что бы то ни стало добраться до адресата. Поэтому Итачи, пускай и с превеликим трудом, раскрутил в глазах Два Томое, обретая возможность просчитывать даже малейшие колебания чакры техники Стихии Льда, и предугадал, куда она врежется.

А потому бросился ровно в то самое место.

— Достаточно, — тихо объявил хриплый голос, когда грохот второго Ледяного Дракона затих.

Да, второго. Итачи, равно как и Омо с его Огненным Шаром, не видел и не слышал, как девушка сформировала технику, но он прекрасно понимал, что она ее сформирует. Это было самой важной частью урока — не полагаться на чувства, но доверять разуму. Разуму, который держит действия противника под контролем и зачастую сам выбирает, какими им быть.

И в этом плане разум Итачи оказался чуточку острее, чем у Омо.

— Ох, хитрый мелкий, — выдохнула девушка, садясь прямо на землю и раскидывая руки в разные стороны. — Это было близко.

— Почти как в Стране Лапши, — кивнул Учиха. — Но тебе не хватило скорости.

— Я смотрю, — ворчливо перебил обоих Сенсома. — Мои заключения вам уже не нужны.

Итачи смутился, но постарался не подать виду, а Омо только ехидно рассмеялась:

— Ой-ей, дедушка, не будь таким вредным! Ты же сам учил нас этому твоему идринулину.

— Адреналину, — поправил ее прищурившийся Математик Боя. — И он здесь совершенно ни при чем.

Прошло два года. Почти ровно два года — Итачи считал дни, с тех пор, как он стал учеником величайшего шиноби в мире. Хотя это и не было в его планах. По правде сказать, это было даже противоположностью его планам. Но Богу Шиноби было плевать на цели маленького хама из красноглазого клана, решившего с ним сразиться.

Решившего и проигравшего.

Тогда, два года назад, Итачи пошел на всевозможную хитрость. Он смог найти и купить линзы, повторяющие узор Шарингана с Тремя Томое. Не будь он членом клана Учиха, он бы ни за что не смог приобрести такой аксессуар, ибо такое каралось членами клана по всей максимальной строгости. Но он был, и он приобрел. И явился на берег Каиджу, дабы встретить свою судьбу.

Итачи и сам не знал, идет он мстить, объявлять личную войну, вендетту или же вызывать на честный поединок. Он просто шел, выбросив из головы все, как ему казалось, лишнее. Он снарядился в лучший из костюмов шиноби, что смогла подобрать ему со всеми связями мама, вставил в глаза линзы и вышел на берег перед самым судном, на котором возвращался сильнейший. Он сделал все, чтобы Математик Боя не прошел мимо. Все, чтобы его заинтересовать.

В тот день Сенсома-сенсей сломал ему правую руку и левую ногу. А потом силой (и очень больно) вытащил из глаз линзы. А после долго бил головой о ближайшее дерево, приговаривая… многое. Но суть всех его слов сводилась к тому, что все «лишнее» в большей степени было «всем» в голове Итачи и в наименьшей «лишним».

— Все начинается с головы, парень. И всегда в этом мире будет полезно только одно — думать. А если ты не думаешь, то ты ошибаешься. А если ошибаешься — платишь за ошибку. Болью, как сейчас, или близкими, как я. Да, Итачи-кун, я запечатал твоего отца в свиток, и он уже не вернулся из него живым. Ты можешь называть меня убийцей. Но я никогда не отнесусь к сыну Фугаку как к врагу. Как к личному противнику. Потому что