Провкой в один кабак на Южном тракте, мы в кости продулись, а он за нас проигрыш уплатил. Видим, человек не бедный, сердечный да разговорчивый… Сказал, что сам из Загорова, с чужеземными мореходами на паях торговые дела ведет и еще постоялый двор там у него есть. Заезжайте, мол, в любое время, гостями желанными будете.

Добрыня с трудом подавил невеселую усмешку. Ясно как светел месяц, что за чужеземные мореходы такие останавливались у Горбатого на постоялом дворе, что за дела там велись… Ну, а близнецов Карп выручил вовсе не по доброте душевной. Решил, что парочка простаков с пудовыми кулачищами ему в будущем полезной может оказаться, и ведь как еще оказалась!

– А месяца три спустя беда с Мадинкой стряслась, с чудами-юдами этими, – подхватил рассказ Пров. – Я в Загорово примчался и как раз на подворье у Карпа на постой встал… Ну а как слег через два года мой тестюшка, его бояре на меня волколаками зыркать начали. Им ведь с самого начала не больно-то по нраву пришлось, что мужик-лапотник в царскую семью влез… Кое-кто уговаривал тестя даже, это я уж потом узнал: мол, обласкай, государь, зятя как хочешь, но царство откажи дочке… Тогда Карп в Бряхимов и приехал. Со мной тайно встретился, да не один раз. Обещал поддержку верных да денежных людей, что за меня, спасителя Алыра, горой встанут…

Он вздохнул, покосившись на насупленную жену.

– Чтоб я с придворным гадюшником ухо востро держал и ни к кому во дворце спиной без разбору не поворачивался, Карп меня тоже упредил. Ну, а вскорости Мадинкин батюшка на Ту-Сторону ушел. Я-то думал, проскрипит он еще хоть лет пятнадцать, не старый же совсем был… а тут мне, царскому зятю да царскому воеводе, венец на голову свалился, и что хочешь с этаким худовым подарочком, то и делай. Помочь в казначействе беспорядок разгрести я Карпа сам попросил. А потом он два заговора подряд распутал, что против меня здешняя знать сплела…

Добрыня чудом не отпустил соленое словцо. Вот так, значит, и втерся Карп в доверие к простодушному юнцу, которому не на кого было в государственных делах опереться. И против Милонеговых бояр его искусно настроил, и объяснил, что у любимой жены только волос долог, нечего к ее советам прислушиваться… А потом и Николая в оборот взял – по всему видать, даже крепче, чем Прова. Дескать, стань, добрый молодец, надежным щитом для занявшего алырский престол брата, чересчур мягкосердечного и оттого слишком часто поступающего себе во вред, – да оберегай его хорошенько от него же самого… Умно, ничего не скажешь.

А заваруха с крамольными боярами стала просто подарком для Карпа, решившего, что пора выползать из тени на свет. Мадинин дядя тоже эти заговоры поминал. Только еще вопрос, сколько пошло тогда на плаху и отправилось в ссылку настоящих крамольников… и сколько ни в чем не повинных людей, мешавших казначею-ушкуйнику крутить-вертеть венценосным рубакой. Пров твердит, что тестевы сановники с самых первых дней на него немилым оком глядели, но не убедил ли царя-богатыря в этом всё тот же Карп – уже задним числом? Были среди Милонеговых бояр, конечно, и такие, кому зять его величества не по нутру пришелся… но вряд ли ближники покойного государя чуть не все поголовно точили зуб на храбреца, закрывшего собой Алыр, а для Мадины ставшего любимым мужем.

– А не обвел ли Карп тебя вокруг пальца? Не оклеветал ли часом кого из твоих бояр, чтобы местечко себе расчистить? – в лоб спросил о том же подумавший Василий. – Плохо верится, что все, на кого тебе Карп указал, и вправду измену замышляли.

– Я ему про это самое не по разу говорила, и дядя Славомир тоже – да разве Пров нас слушал? – не стерпела Мадина. – Кто в Бряхимове чем дышит, уж мы-то хорошо знаем! В тех списках поганых добрая треть точно ни в чем не замешана была… Краешком даже! Ну, хоть Перфила Анкудиныча возьми – какой из него крамольник? Сорок лет Алыру верой и правдой с саблей в руках служил, в боях весь изрублен, а ты, муженек, его в темницу бросил, в колодки заковал, помиловал только по моему заступничеству – и до сих пор на бедолагу как на упыря смотришь… Или Бажен Велегостич, посадник из Атвы. Не он ли тебя упреждал: не приближай, мол, к себе Карпа? Вот Горбатый с ним счеты-то и свел!.. А ты одно гнул: «Молчи, жена, ты этих дел не разумеешь – и дяде своему, пню старому, закажи в них путаться, не то допрыгается!..»

Пров взвился было, но столкнулся глазами с горьким, полным укора взглядом жены – и смолчал.

– Разорвать договоры с соседями о выдаче лиходеев тебя тоже Карп надоумил, твое величество? – раз уж пошла беседа начистоту, Добрыня решил и это прояснить до конца.

– Он, – не стал запираться Пров. – К тому времени Горбатый нам с Николахой признался, что в Корсе, еще до того, как Русь там шороху навела, у вольного люда одним из вожаков был. Мол, со многими тамошними молодцами по-прежнему дружбу водит, а Гопону Первому они немало пользы принесут, коли по-умному дело поставить… Ну и про законы Вольного полуострова рассказывал. Про то, что те, кто под черным парусом ходит да волчьему солнышку присягнул, – всё одно что братья до гробовой доски. Во всем друг за друга стоят, товарищей не предают, золото для них – сор, а удаль молодецкая – всего дороже…

Понятно. Сколько умникам тогда было? Лет по четырнадцать?.. Самое время уши развесить. В разбойничьи шайки так и заманивают: красивыми байками про лиходейскую честь, удалые подвиги да про любовь к вольной волюшке. Слава или смерть, свобода превыше всего и прочее… Иные потом, в грязную да кровавую изнанку этих баек носом ткнувшись, трезвеют… но из трясины вырываются единицы.

Понятно и то, почему Карп сохранил от всех тайну Гопона Первого. Оно ж ему только на руку играло. Чем больше времени тратят близнецы на мальчишеские дурости, тем меньше его остается, чтобы дотошно вникать во в самом деле важное. Ловить поживу в мутной воде умной скользкой рыбе всегда легче, а карп – рыбина, жрущая в три горла и никакой добычей не брезгующая, от сладких камышовых побегов до падали, навоза да своей и чужой молоди… И лиходею из Корсы нашлось в Алыре на чем зажировать да отъесться.

Тайной царского сада Горбатый, скорее всего, не обеспокоился по той же причине. Пускают в ход братья-богатыри