[239] Сквозь пастораль (фр.).

[238] Зд.: принцип меньшего зла (фр.).

[237] С факелами (фр.).

[236] Средь бела дня (фр.).

[235] Недоделка (фр.).

[234] Зверь (фр.).

[233] Разбойник (нем.).

[232] Наше море (лат.).

[243] Для удобства приводится в соответствии с правилами правописания, установленными реформой 1918-го года.

[242] Удар ниже пояса (ит.).

ЧАСТЬ

ТРЕТЬЯ

ПРЕДАННЫМ —

ЗА ТАК

Глава одиннадцатая

Действие третье

Морозный день, снег раскатан, сползает с крыш, с макушек позолоченных идолов на пилонах, с Сухаревой башни, у нее в обзоре только ствол, бойницы и мимо вороньё; перелетает прессованный, по нему и только по нему идёт снабжение; мадемуазели не в силах протоптать наст, заняты имитацией; колонны с почтой застряли на переездах, верхний слой — комбинации странствия, летят к Кремлю из-за застав со всех сторон; автобаны его, сужающиеся по мере отдаления от Никольского моста; кружит в свете фонарей мимо фронтона, за которым бал и трафик гостей в обе стороны, остаётся на цилиндрах, наглазниках четвёрок для выезда, лезвиях, на одну четвёртую вынутых из тростей; снег, а они одеты не по погоде, только муфты греют руки и животы; следов столько, что ты невольно следуешь чьим-то путём, а не своим; сопки разбившихся снежков усеивают афишную тумбу; снег, а голубям хоть бы что, всё так же увёртываются из-под колёс и караулят в парках; затрудняет подход к часовне в центре луга; подметальщикам жалко тиранить его до самой сущности — до брусчатки — и они просто разговаривают; снег, а французские рамы у кого-то открыты; снег, а чиновничья тройка не звенит бубенцами; снег, с ним сумерки сгущаются скорее, огни в окнах все жёлтые, в одном доходном доме вообще во всех без исключения, даже в мансардном; из свежего сугроба возле садовой ограды, неподалёку от Крымской переправы торчат ноги трубочиста, извозчик на санях встал так, что их никто не может видеть; снег, а львиные головы по всему городу всё так же невозмутимы; в швах стёганых одеял, в секциях, очерченных шнурками коньков, в бородах несентиментальных держиморд с тусклыми бляхами, на гудящих на ветру жестяных подоконниках, на переломанных погонями шлагбаумах, на ветках, торчащих из снеговиков; полоса между тротуаром и проезжей частью исчёркнута стремящимися друг к друг ладошками в шерстяных варежках.

Из Китай-города в выколотую окрестность въехали сани, в них друг напротив друга сидели два небольших стога. Он не верно знал, к какому именно дому, не особенно решался осведомляться у седоков, вообще сколько раз давал себе зарок не ездить сюда без особой нужды. В данном безумстве та заменялась изрядной суммой вознаграждения за труды. Они уже заметили его экипаж, выделявшийся единственно седоками, помалу стали проявлять интерес, избежать которого желал бы всякий здравомыслящий человек, а он себя причислял к таковым и по утрам растирался снегом. По поводу дома ему сказали, что тот где-то в Подкопаевском и у крыльца будет «лафетов» как нигде в округе. Но вот приметил издали, сузил халат под бородой и поддал вожжами. Остановился, они сошли в снег, из одного возникла рука в лайковой перчатке, протянула пятёрку — куда больше, чем было обещано. Он подавил желание перекреститься, взял деньги и скорее стал разворачиваться, само собой, не рассматривая варианта ехать через площадь.

Стога тут же забыли о нём и устремились в дом, метя´ крепкими колосьями по неглубокому снегу с кричавшими об особенностях здешней среды смываемыми гравировками от всевозможной обуви.

Оказавшись внутри, они попали в громадную переднюю, в домах Чарльза Диккенса, Уильяма Гордона, Людвига Нобеля, Джейкоба Дэвиса, Томаса Беннетта, редакции «Телескоп», тайном логове «Молодой Италии», штабе соляного бунта, в большинстве домов, где свершалось октроирование, у костарикских масонов и флорентийских розенкрейцеров она именовалась холлом. День стоял солнечный, сквозь щели пробивались лучи, не выявляя, однако, кружащейся пыли. Зимой, лучше или хуже, снега отбивали этот удар. Из передней вела широкая мраморная лестница, выщербленная за много лет, однако столь удачно приваленная, а до того вытесанная, что стены и свод плясали от её нижней, ныне почти уже утраченной ступени. Непонятно, смотрели они на лестницу или друг на друга, рука убралась под фураж. Провалы перил и останки раздувшихся к середине балясин перетекали по обеим сторонам в балконы.

Он что-то прошептал услужливо склонившемуся генералу-кригскомиссару, пощекотав усами, тот передал стоящему у верхней ступени обер-штер-кригскомиссару, тот нагнулся к застывшему ступенью ниже премьер-майору гвардии, ниже ожидал полковник, ему, тот уведомил подполковника, тот, в свою очередь, майора, майор нашептал капитану, тот — капитану-поручику, тот дал знать подпоручику, подпоручик фендрику, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся прапорщиком, не зная, к которому стогу склониться, он произнёс, что было велено, в пространство между: вы опоздали. Л. выбросил из-под колосьев обе руки, развёл в стороны сено у лица, скрюченным пальцем подозвал прапорщика к себе, тот приблизился опасливо: пусть ваши люди лучше чистят улицы от снега. Сказанное немедленно передали в ухо подпоручику, по цепочке в известность был поставлен губернатор. Некоторое время он осмысливал сказанное, наконец дал ответ склонённому генералу-кригскомиссару, тот вбросил информацию в цепочку, здесь случилось страшное, у стога, что уже попенял самому, появилась новая мысль, он приблизился к прапорщику и вложил тому в ухо: такое количество кригскомиссаров в свите выдаёт вашу страсть к снабжению, хватанули от предшественника? Прапорщик побледнел пуще прежнего, с венца лестницы неслась формула губернатора, у самого в голове имелись слова одного из дуумвирата, ради которого шеф и созвал аудиенцию; не смел открыто посмотреть на балкон, но косил взгляд, наблюдая, в какой стадии его сообщение — застряло на обер-штер-кригскомиссаре, тот заметил произошедшее внизу и теперь, как и прапорщик, раздумывал над создавшимся положением; оба дошли до чего-то, оба передали сведения следующему. Тем несчастным оказался подполковник, он принял оба послания и теперь шатался на краю ступени, не зная, что предпринять. Тут он взял затруднение в свои руки, хотя раньше ему, как, например, тому же Офросимову, и не доводилось усылать 4-й гвардейский пехотный полк под Солькурском, 2-й гвардейский пехотный в западных приделах империи, бросаться 2-м пехотным на Крымском полуострове и 6-м армейским под сводами, скрывавшими резервы армейской пехоты, он поднаторел в гражданской службе, считал её более гибкой, и послал генералу-кригскомиссару новое веление с пометкой «срочно». Он прикладывал все силы, чтобы дождаться, ибо знал, что о нём не забыли, все с замиранием следили за его лицом, когда передали новое послание Сиверса, сперва озвучил майору ноту начальства, а после полковнику замечание стога; они настигли адресатов одновременно,