Мы выкатываемся из лифта в холл первого этажа и направляемся к стеклянным дверям, которые кажутся сверкающими на солнце и ведут в мир снаружи. Двери любезно расходятся сами по себе. Джульетта тормозит у тротуара. Она обегает машину кругом и раскрывает для меня дверцу у переднего места пассажира.

– Очевидно, наука ещё не имплантировала сознание в «Фольксвагены», чтобы они сами открывали дверцы, – говорю я.

Она смотрит на меня так, словно, по её мнению, мне следует вернуться назад в больницу, на этот раз на психиатрическое отделение. Я выпрыгиваю из инвалидного кресла, проявляя осторожность, чтобы снова не повредить ногу. Двух раз за жизнь достаточно. И Эндрю, и Джульетта достаточно мудры, чтобы даже не пытаться помочь мне забраться в маленькую машину. Но они ждут, готовые меня подхватить, если у меня что-то не получится.

– Жаль, что ты не можешь с нами поехать, – говорю я Эндрю.

– Мне тоже жаль, – говорит он. – Но закон есть закон.

– Чёрт побери закон, – игриво заявляю я. Я знаю, что он не может прийти на вечеринку у меня дома.

Там будут Ванда и Брэдли. Эндрю машет нам на прощание и направляется к своей машине.

– Он – хороший мальчик, – говорю я Джульетте, когда она забирается в машину. – С ним всё будет в порядке.

– И с тобой тоже, – говорит она. Мы отъезжаем.

– Так, а я кто? – спрашиваю я. – Хороший мальчик или тот, с которым всё будет в порядке?

Она отвечает озорным смехом.

– У меня есть для тебя подарок, Пируз-джан.

– Спасение моей жизни было самым большим подарком, – говорю я.

Джульетта вручает мне небольшой красивый пакет из «Сакс на Пятой авеню»[64]. Внутри лежит ярко-жёлтый берет.

– Кашемир, Джульетта-джан? – я надеваю берет на голову и прищуриваюсь, глядя на себя в маленькое зеркальце на защитном козырьке автомобиля. – Я выгляжу, как большой счастливый одуванчик, – говорю я и тяну уголок берета вниз, выбирая нужный угол, чтобы он сидел у меня на голове по-разбойничьи. Во время остановки Джульетта склоняется ко мне и целует в подбородок. Я целую её в ответ.

– Он тебе идёт. И он также означает «осторожность», – Джульетта предлагает мне жёлтые «М & М».

Она дальше ведёт машину, а я начинаю думать о том, что произошло между нами всего несколько дней назад в больнице, и наслаждаюсь сладостью воспоминаний. Я уже прокручивал в памяти это событие исключительной важности и делаю это снова. Это напоминает прокручивание в голове приятного сна. Но каждый новый просмотр этого сна, я уверен, отличается от других.

– Тебе нужно съесть ещё немного «М & М» перед тем, как увидеть, что я для тебя принесла. Пожалуйста, возьми, – сказала тогда Джульетта, сидя рядом с моей койкой.

Я слушаю её и беру несколько «М & М», начинаю их жевать, почти нервно. Джульетта вынимает конверт из сумочки и вручает мне.

– Это тайна, которую ты хотел раскрыть, – ДНК-тест на отцовство, – говорит она.

Вместо того, чтобы открывать конверт, я пытаюсь прочитать выражение её лица, но оно ничего не выражает.

– Просто дай мне ещё «М & М», Джульетта, и давай покончим с тайнами, – говорю я. – Но я думал, что результат будет только на следующей неделе, – я чувствую, как пульсирует моё сердце.

– Я – из привилегированного класса, против которого ты так любишь выступать, – заявляет она, все ещё скрывая от меня свои эмоции. – Я использовала свои связи. Открывай.

Я вижу, что конверт запечатан.

– Ты ещё не смотрела?

– Я же тебе говорила, что окончательное решение будет твоим.

– А я тебе говорил, что твоим.

– Открывай, Пируз.

Я засовываю палец под клапан конверта и начинаю его разрывать. Я останавливаюсь.

– Даже хотя я хочу знать, мне совсем необязательно знать, – говорю я.

– Открывай!

– Есть, мадам!

Я продолжаю разрывать. После того, как я пришёл в сознание в больнице, мы с Джульеттой возобновили наш дардэдель по поводу беременности. На этот раз мы все спокойно обсудили.

Во-первых, Джульетта сказала мне, что уважает мои желания и пройдёт ДНК-тест. Затем я сказал ей, что тест для меня больше не имеет значения. Вероятно, решение пришло ко мне, когда я находился без сознания – умирал! У неё был отец, и он умер. Для меня важна только её любовь. Даже хотя мы обсуждали очень серьёзные вещи, мы не могли не смеяться. Каждый из нас согласился с другим, понял его или её позицию, и мы все равно не можем договориться! Затем вмешался третий человек. Ребёнок внутри неё. Мы согласились, что ради ребёнка важно знать происхождение Джульетты на тот случай, если он родится с какими-то отклонениями и проблему потребуется решать немедленно. Судьба ребёнка не должна решаться насмешкой судьбы над нами. Я достаю лист бумаги и разворачиваю. По моему телу пробегает дрожь, мне не по себе. Глаза замирают в верхней части страницы, я никак не могу сфокусировать взгляд, это продолжается очень долго. Наконец я заставляю себя читать.

– Ну? – спрашивает Джульетта, до этого она молчала, но с беспокойством пыталась прочесть выражение моего лица, как я пытался прочесть её.

– Ты уверена, что хочешь знать?

– Чёрт побери! – взрывается она. – Выкладывай!

– Я не твой отец, – сообщаю я ей лучшую для нас новость голосом с акцентом.

– Я не твоя дочь! – а затем она шепчет: – Слава Богу, но я так и думала. Именно поэтому я продолжала повторять, что мой отец мёртв. А теперь у меня будут и ребёнок, и ты!

Приятные сообщения идут ко мне со всех сторон.

– Поздравляю, Пируз! – говорит мне небо.

И эти сообщения с небес заполняют сладко-суровую пустоту момента. Я слышу звуки симфонии «Возрождение» Малера у себя в голове, которую Джульетта мурлыкала себе под нос, когда я просыпался.

Она ведёт машину дальше и дальше, но внезапно врывается в поток моих размышлений.

– О чём ты думаешь, Пируз? Ты от меня на расстоянии галактики?

– Я думал о нашем ДНК-моменте, – говорю я. – О сцене в целом и о нашем разговоре. Я ещё раз пробовал на вкус цвета и музыку этой радости и буду делать это до конца жизни!

Она улыбается самой понимающей и самой любящей улыбкой и хлопает меня по коленке. Я хлопаю её чувствительную коленку и целую руку, которая держит руль, когда мы продолжаем путь к моему стеклянному дому. Внезапно Джульетта начинает хохотать, а слёзы, как робкие жемчужины, катятся вниз у неё по щекам. Затем слёзы превращаются в дождь и бегут быстрее и быстрее, словно это первый весенний ливень. Я тоже начинаю плакать, хотя это кажется мне невозможным. Я плачу, как дамба сорока с лишним лет, которая прорвалась после первой трещины.