На самом деле два сильных противника впервые скрестили шпаги. Дягилев обладал тем, что было мне дороже всего, — Нижинским*[283], и сразу интуитивно, почти подсознательно понял надвигающуюся опасность. Я сразу же почувствовала, что он пытается проникнуть в мои мысли…

— Я думаю, Больм ошибается, советуя вам ехать к сестрам Вессенталь, — говорил мне Дягилев. Казалось, он размышляет вслух. — Идеально для вас было бы стать ученицей Петербургской балетной школы. Но это, конечно, не просто, даже имея большие связи, потому что вы не русская подданная и давно вышли из соответствующего возраста… Думаю, лучшим выходом для вас было бы брать частные уроки у Фокина в Петербурге.

С наигранной радостью я ухватилась за эту идею.

— Я была бы счастлива, — солгала я. — Всегда мечтала поехать в Россию.

Затем он спросил о моих впечатлениях о различных балетах и артистах русской труппы. Мои ответы, должно быть, понравились ему, и он удовлетворенно улыбнулся. Все это время я ощущала, как против своей воли постепенно поддаюсь чарам этого человека, и старалась сопротивляться его почти гипнотической властной силе. С отчаянным усилием я начала бессвязно говорить о Больме как о мужчине, а не как об артисте, так сделала бы любая поклонница. Затем Дягилев неожиданно спросил: „А как Нижинский?“

Без колебаний я ответила:

— О, Нижинский — гений. Как артист он неподражаем, но Больм кажется мне более человечным. — И я продолжала расточать преувеличенные похвалы в адрес Больма. К этому времени Дягилев убедился в моих добрых намерениях и произнес роковые слова:

— Я поговорю с маэстро Чекетти. Уверен, он согласится давать вам частные уроки. Вы получите не только великолепного учителя, но и возможность путешествовать с нами и непосредственно изучать нашу работу.

Я горячо поблагодарила его, и на этом беседа закончилась. Моя первая битва была выиграна. Я едва могла поверить, что сумела одурачить такого непостижимо умного человека, как Дягилев.

В тот же вечер за кулисами маэстро приветствовал меня издалека темпераментными жестами и радостными возгласами: „Сергей Павлович решил, что вы будете заниматься со мной. Я счастлив, bambina[284]…“ Он обнял меня и расцеловал в обе щеки. Он всегда любил целовать молоденьких девушек… Наконец мы договорились о времени занятий. Я должна была присоединиться к труппе 4 февраля в Лондоне».

По дороге в Лондон труппа дала два представления в Праге, два в Лейпциге и одно в Дрездене. Дягилев вылетел в Петербург. 27 января Нижинский телеграфировал Астрюку из Дрездена с просьбой прислать план сцены нового Театра Елисейских полей, который должен был открыться 31 марта постановкой «Бенвенуто Челлини» Берлиоза. В Лондоне репетиции проходили на сцене театра «Олдуич», предоставленного им Бичемом, именно здесь Нижинский приступил к работе над хореографией «Весны священной»*[285].

Тамара Карсавина в «Карнавале». Рис. Огюста Мака

«Петрушку» впервые показали англичанам на открытии сезона в «Ковент-Гарден». Сирил Бомонт отмечает «изумление на лицах зрителей», да и сам он был удивлен музыкой Стравинского, «которая тогда звучала невероятно дерзко и странно», но вскоре он был ею «очарован». Он восхищался тем, как Нижинскому в первой сцене, когда он находился в балагане, поддерживаемый железным штативом, удалось придумать такие движения ног, что создавалось впечатление, будто ступни, лодыжки и бедра приводятся в движение привязанной веревкой. Их отличала какая-то судорожность. Его конечности конвульсивно подскакивали, изгибались или топали, и все эти движения совершались словно под действием электрического тока. Бомонт дает интересное описание грима Нижинского. «Его лицо было раскрашено желтоватосерым цветом, очевидно намекая на дерево, нос утолщен у основания, брови закрашены и нанесены неровной линией на полдюйма выше; губы плотно сжаты, глаза, казалось, лишены век и впадин и напоминают пару пуговиц или две капли черной краски; щеки немного подкрашены красным. Все его черты создают печальную несчастную маску, и это выражение не менялось на протяжении всего балета».

«Таймс» сочла произведение «освежающе новым и освежающе русским»; Стравинский, выходивший на вызовы, сообщил «Дейли мейл», что ни «Петрушка», ни «Жар-птица» никогда — ни во Франции, ни в Германии, ни в Венгрии, — не исполнялись лучше, чем оркестром Томаса Бичема.

Молодой писатель Озборн Ситуэлл был очарован Русским балетом и счел Стравинского, Дягилева, Карсавину, Фокина и Нижинского гениальными. «Партия Петрушки, — пишет он, — показала нам Нижинского мастером пантомимы, жеста, драматического мастерства… Позже, оглядываясь назад, он воспринял произведение Фокина как предзнаменование. „Этот балет во всем своем объеме являл собой универсальное произведение искусства; он представил современному европейскому поколению пророческую и драматическую версию ожидающей его судьбы, так же как когда-то легенда о Минотавре суммировала судьбу нескольких поколений греческих юношей и девушек, хотя это произошло после свершения события, а не до него“.

11 февраля, в день, когда сообщили о гибели в Антарктике капитана Скотта[286], Сирил Бомонт впервые увидел, как Нижинский и Карсавина танцуют па-де-де Голубой птицы, которое Дягилев так часто переименовывал, теперь оно называлось L’Oiseau et prince[287]; и он был поражен тем, как исполнялась диагональ в коде — танцор, казалось, не касался земли, а скользил по воздуху, и его ноги мелькали в блистательных бризе и кабриолях».

«Послеполуденный отдых фавна» был впервые показан в Англии 11 февраля, и, хотя не обошлось без свистков, в целом спектакль был так тепло встречен большинством зрителей, что его пришлось повторить на бис. Критик «Таймс» рассматривал работу со всеми подробностями и счел ее серьезной и чрезвычайно экспрессивными «застывшие позы Нижинского и в особенности его последнее движение, когда он ложится на покрывало и погружается в мечтание», а в заключение сделал комплимент подающему надежды балтмейстеру: «Мы вновь почувствовали, насколько неистощимы ресурсы балета, так как нам представили новую стадию этого искусства, которое привлекает совсем иными качествами, отличными от всего того, что было прежде в репертуаре». Ричард Кейпелл написал в «Дейли мейл»:

«Чудо этого произведения кроется в Нижинском — легендарном Нижинском, несравненном танцоре, который в роли фавна не танцует. Два источника вдохновили его на такое непостижимое мимическое исполнение этого произведения — это греческая керамика в Британском музее и наблюдение за поведением серн и козлов. Он облачен в пятнистую кожу, напоминающую шкуру молодого теленка; и это восхитительно. Движется он то резко, то крадучись. Один раз он прыгает, и этот единственный прыжок — чудо и озарение. Это полное пробуждение странного существа, наполовину мальчика, наполовину зверя, совершенного и сверхъестественного».

19 февраля «Послеполуденный отдых фавна» посмотрела королева Александра, балет снова повторяли. 21 февраля «Дейли мейл» сообщила:

«Месье Нижинский послал телеграмму композитору Дебюсси, где сообщил об