парламент достаточное число депутатов, так в один прекрасный день будет издан закон, который позволит нам выкупить торппы в собственность.

— Так, так. Чего бы уж лучше. Да только доведут ли эти очкастые господа хоть что-нибудь до дела?

И все же авторитет сына настолько возрос в глазах Юсси, что он слушал его и относился к его мнениям уже серьезно.

Конечно, это давалось нелегко. Когда Юсси наконец к вечеру последнего дня выборов согласился пойти голосовать, сын допустил ошибку, предложив проводить его.

— Когда ты видел, чтобы меня водили за руку?

Нет, все-таки! Пока еще сын ему не поводырь. В конце концов, когда уже стемнело, он пошел, как ни злился. Алма решила поступить так же, как он, и они пошли вместе.

Халме встретил их чрезвычайно любезно. Взгляды Юсси были ему известны, и когда Юсси все-таки явился в школу, где происходило голосование, Халме увидел в этом новую победу социализма. Он объяснил Юсси и Алме, что надо делать, и Хеллберг получил еще две черты. Юсси все-таки проголосовал за Хеллберга.

— Ну вот, Юсси, теперь и ты воспользовался своей долей государственной власти.

— Мда... н... зна...

Юсси торопился домой и не стал поддерживать разговор с Халме, который входил в избирательную комиссию вместе с учителем и несколькими хозяевами.

Чувство у Юсси и было такое, как будто он участвовал в озорстве, и ему хотелось теперь лишь одного: поскорее убраться домой, в свой мирок, подальше от всех этих сомнительных шествий.

Пo крайней мере он сумел проголосовать как полагается. Это было хоть некоторым облегчением. А Хенна Леппэнен доставила-таки хлопот избирательной комиссии. И конце концов, как ей ни объясняли, как ни бились с ней, Хенна отдала карандаш Халме:

— Нате, черкните вы... Какая разница?.. Проведите уж там, где-нибудь...

Но наконец, и этот голос был отмечен, и когда вышли газеты с броскими заголовками: «Большая победа социалистов. Восемьдесят мест в парламенте!» — пасторша воскликнула:

— Можно ли удивляться? Сколько было подстрекательства! Нет, вместо отмененного имущественного ценза следовало бы установить культурный ценз. Хенна Леппэнен и ей подобные превращают избирательное право в насмешку.

Пacтop задумчиво ответил:

— Это неожиданно... Это так неожиданно... И это опасно... Слишком много неопытных, неискушенных. Как же они теперь радуются!

Аксели привез дрова и сгружал их у сарая. Пастор гулял по двору. Он прохаживался, дыша носом. Подойдя к Аксели, он поздоровался:

— Добрый день! Ну и хороши же дрова, березовые.

Аксели ответил на приветствие, не прекращая работы.

Пacтop еще поговорил о том о сем — завел речь о санном пути, который вот уже скоро кончится, и, кстати, попросил Аксели поработать несколько дополнительных дней в лесу, за денежную оплату, чтобы успеть закончить вывозку. Аксели согласился без единого возражения — зимой сверхурочные рабочие дни были не так обременительны, потому что дома не было спешной работы. Наконец пастор спросил:

— Ну, а что, Аксели, думаешь ты об итогах выборов?

Парень спокойно укладывал дрова в поленницу.

— Что ж я... Надо полагать, голоса подсчитаны правильно.

Пастор усмехнулся. Ему было тяжело говорить об этом, и он старался перейти на шутливый тон.

— Вероятно. Но правильно ли думали все те, кто голосовал? Нынче вы победили, но подождите до следующих выборов. Тогда и мы приведем в порядок свои ряды. Только у вас особый метод. Вы все средства пускаете в ход. У нас во время выборов не было такой организованности.

— Дело тут не в организованности. Суть, конечно, в том, что рабочих много. И горя много.

Пастор старался говорить дружески и шутливо. Но лицо его собеседника оставалось серьезным, и, в конце концов, пастор тоже сбился с тона. Резкий ответ вызвал у него досаду, и он сухо проговорил:

— Совершенно верно... Это сущая правда. Но сея ненависть, горю не поможешь. Очевидно, что таким образом можно только ухудшить положение. Ради устранения недостатков надо искать разумного взаимопонимания. Я вовсе не противник реформ, коих необходимость очевидна. Но центр тяжести всех человеческих проблем находится не там... У нас уже имеется декларация, совершенно социалистическая по духу. И если бы к нам прислушались... Изменение условий жизни не пойдет на пользу, если сам человек не изменится.

Аксели начал бросать дрова все быстрее и быстрее. На минуту воцарилось тягостное молчание, пока наконец Аксели не проговорил отрывисто, запинаясь, в яростном ритме работы:

— Да... на пользу, так... зна... за что голосова... Лишь-бы в подсчете голосов все правильно... Я зна... Мы до этого дела... Я не поставил ни черты, ни точки.

Пастор заложил руки за спину и посмотрел на небо. Прежде чем уйти, он сказал:

— Да, конечно. Так ты, Аксели, значит, будь на вывозке до конца недели.

Пастор ушел. В сердце его росло и зрело раздражение. Взойдя на крыльцо, он задал трепку своим башмакам, выколачивая из них веничком снег. И даже затопал ногами о крыльцо словно в гневе, а в сердце кипело: Как же они радуются теперь! Трудно сочувствовать им после этого... Становится просто неприличным!.. Не в том дело, что он торппарь, а в том, что правила человеческого общежития относятся и к нему. Даже веники вяжут скверно!.. В руке рассыпается...»

Сани быстро разгружались. Поленья, звякая, ложились в штабель. У Аксели из-под шапки пот бежал струями.

— Знаем мы центр тяжести... Хоть раз бы ты, дьявол, поднял на плечи ношу, да тогда и толковал... про центр тяжести.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Человеку двадцать лет. У него есть почти ненадеванный костюм и новые сапоги. У него есть даже шляпа. Время картуза прошло. Есть собственный дареный конь, и отец согласился и выторговал для него на аукционе старенькую, но вполне приличную бричку. И в парламенте — восемьдесят социалистов.

Вдобавок ко всему сегодня троицын день, и средний брат идет к конфирмации. Не удивительно, что человек так ласково треплет коня, запрягая его в выездную бричку. Когда он подкатывает к церковной коновязи, Поку пригибает голову к груди, слушаясь натянутых вожжей. Приневоленный удилами рот раскрыт, а передние ноги выбрасываются вперед, в широком шаге. Видно, как бы он помчался, если бы его пустили.

Отец и Аку остались хозяйничать дома, а мама тоже поехала в церковь.

Утро троицына дня 1907 года было в Коскела одним из тех светлых и радостных моментов, какие лишь изредка выпадают в жизни. Скот уже пасся на воле. Ворота хлева и конюшни были распахнуты