они везли точно напоказ. Бедняки шли пешком, стараясь быть по возможности незаметными. Они считали, что им нечем хвастать.

Алекси Коскела с матерью и братом стоял перед церковью, робко оглядываясь по сторонам. Ему было немного не по себе. Как он выпьет вино? Какое оно на вкус?

Тут подошли хозяин и хозяйка Юллё со своим сыном Уолеви. Они шли пешком, потому что от их дома до церкви было рукой подать. Перед ними толпа расступилась, как по команде. Поравнявшись с Алекси, Уолеви подмигнул ему и сказал:

— Гей-гей!

Алекси ответил кивком, пряча довольную улыбку — мать и брат, конечно, заметили, что местный кронпринц поздоровался с ним. Правда, мимоходом, но все же поздоровался. В конфирмационной школе Уолеви был первым парнем благодаря положению своего отца. Всех восхищало, что он умел и поозорничать — ведь на это нужна смелость, тем более что отец его такой важный человек.

Приехал и Арво Теурю с родителями.

Затем показалась маленькая лошадка Кививуори, запряженная в такую же малюсенькую выездную бричку. На передней скамейке сидели Анна и Элина. Оску правил, стоя сзади. И тут же в комичной позе примостился Отто: колени у него были под самым подбородком, а зад свесился чуть не до земли.

Оскар стал привязывать лошадь, и Отто сказал громким голосом:

— Оставь недоуздок подлиннее, чтобы лошадь могла воровать сено с соседних бричек!

При этих словах Анна и Элина поспешили отойти от него. Лицо Анны хранило печально-отрешенное выражение. Оно не исчезало, даже когда она потихоньку поправляла на Элине платье или просто оглядывала ее. Заметив Алму с сыновьями, Анна направилась к ним, причем ее лицо приняло еще более сосредоточенное, молитвенное выражение.

Хотя они были близко знакомы и встречались нередко, все же, здороваясь, они пожали друг другу руки. Это вышло само собой, невольно, под влиянием праздничного настроения. Сперва только Анна и Алма пожали друг другу руки, но такое начало требовало и соответственного продолжения. И начались общие рукопожатия.

Однако тут случилась маленькая неожиданность. Дошла очередь до Аксели с Элиной, и он, взяв ее за руку, сказал.

— Ну, поздороваемся и мы, коли уж такое дело.

Девушка ответила веселой улыбкой и протянула руку. Аксели сжал ее нежную ладонь, и вдруг у него словно раскрылись глаза. Он впервые здоровался с нею за руку. Прежде, бывало, при встрече он говорил ей что-нибудь обыденное, заготовленное раз и навсегда, как говорят младшей сестренке товарища, которую почти не замечают. Теперь же они молча посмотрели друг другу в лицо, и она не сделала книксена, а просто кивнула головой, как равному. Все это было так ново, что возникло чувство тревожной неуверенности. Аксели смотрел на Элину и не узнавал ее. Он незаметно приглядывался к ней и впервые почти с испугом понял, что она уже девушка. Более того — красивая девушка.

Она и в самом деле вступила в ту пору юности, когда девичьи черты обретают законченность. Правда, это был еще как бы первоначальный набросок, но в нем уже намечалась определенность. Тонкие руки и ноги еще чем-то напоминали трогательного теленка, но в линии талии и бедер уже сказывалась женщина. И вышитая шелком грудь черного конфирмационного платья высоко приподнялась.

В эту минуту Элина вся искрилась и сияла каким-то внутренним светом. Волнение перед первым причастием, предчувствие новой жизни, широко открывающейся для неё, — все это было тревожно и радостно. Однако серьезность предстоящего события никак не вязалась с этой безотчетной радостью жизни, переполнившей ее сердце. Поэтому выражение лица Элины непрестанно менялось. Глина блестели, на губах витала легкая улыбка, но стоило ей взглянуть на мать или на Алму, как тотчас лицо ее делалось серьезным, как у них. Правда, лишь на мгновенье, как будто на солнышко легкой тенью набежала тучка.

Материно воспитание, конечно, сказывалось в ней. Бессильная повлиять на сыновей, Анна перенесла на дочь всю свою любовь, ставшую почти болезненной страстью. Она берегла Элину как зеницу ока, стараясь, чтобы ее не заразила беззаботная и безбожная атмосфера Кививуори, где звонкая брань и соленые шутки летали, как мухи в жаркий день. И ей удалось добиться своего. Девушка была совершенно ограждена от тлетворного влияния отца и братьев.

Элина старалась не показывать, что радуется нарядному конфирмационному платью, которое стоило денег и многих трудов. Но часики ей пришлось показать, так как Алма заметила у нее на шее золотую цепочку.

«Так вот зачем Анна ездила в Тампере!»

— Неужто золотые?

— Нет. Золотая только цепочка, а часы серебряные, позолоченные.

Часики были на груди, под платьем. Элина вынула их и показала, не снимая цепочки с шеи. Аксели тоже взял часики в руку и почувствовал, какие они теплые. Невольно подумав, что это тепло девичьей груди, он сразу же отдал часы. Ему стало неловко за свою мысль.

Он вспомнил, как зимой Элина смутилась от шутки отца. Теперь он, наверно, даже обрадовался бы такому случаю. Но ее смущение, конечно, относилось вовсе не к нему. Просто он послужил внешним поводом. А нынче от прежнего не осталось и следа: девушка смотрела на него с улыбкой и была весела.

Зато его мысли приняли такой оборот, которого он никак не ожидал. Боясь, как бы не заметили его интереса к Элине, Аксели громко заговорил с Отто и Оскаром о каких-то пустяках.

Люди, собравшиеся на пригорке, направились к церкви. В ее раскрытые двери начал вливаться человеческий поток. С кладбища доносилось пение: там кого-то хоронили. Ударили колокола, рассылая свой призывный звон далеко над полями и лесами. В это тихое летнее утро голоса колоколов слышали даже жители дальних деревень. Старики еще понимали язык колоколов: возвещают ли они беду, важные новости или просто начало обедни.

Конфирманты вошли в церковь первыми, так как они должны были расположиться на передних скамьях. Элиас Канкаанпээ едва не опоздал, прибежав в последнюю минуту. Он тоже должен был получить причастие, хотя в конфирмационной школе пастор не раз грозил не допустить его: «Не говоря о том, что ты ничего не выучил и не запомнил, уже один вид твой является профанацией столь серьезного события».

Когда Элина встала в пару с подругой по конфирмационной школе, Анна зашептала ей на ухо напутствие.

Стоявшие поблизости могли различить лишь отдельные слова:

— …чтобы... ты с готовностью... с открытым сердцем...

И она еще раз поправила платье дочери.

Лицо Элины стало серьезным, и она даже голову склонила, как мать. Но не успели они с подружкой дойти до церковной двери, как вся серьезность