– Как это понимать?

– Я его… – Грэйси сбивается.

– Что? Секретарша, или поставщик, или что?

Грэйси заливается краской.

– Что я такого сказала? – удивляется Мона.

– Я вам говорил, что брат у меня с причудами, – встревает Парсон. – Так оно и есть. Его интересы необычны даже для нас. И… в числе этих интересов обычные ваши занятия. Обычные не для вас лично – для вашего рода.

Грэйси стоит совсем красная. От такого поворота беседы Мону охватывает острое чувство неловкости. Она опускает винтовку.

– Например?

Парсон облизывает губы и прямо корчится, выговаривая:

– Любовь.

– Любовь? Вы хотите сказать… постойте-ка. – Ружье чуть не падает у нее из рук. Мона переводит взгляд от нервно растирающей себе локти, потупившейся Грэйси на Парсона, в лице которого теперь мрачная решимость высказаться до конца.

– Ни хрена себе шутка! – вырывается у Моны. – Она его… девушка?

Парсон смотрит так, будто впервые слышит это слово. Обдумав его, вытаращивает глаза:

– Полагаю… это довольно точное определение.

Мона обращается за помощью к Грэйси. Та мямлит:

– Это… так сложно.

– Надо полагать! Он и на человека-то ни хрена не похож, так?

– Он похож на многое, – возражает Грэйси. – Если хочет. И он меня защищает. – И она повторяет: – Это сложно объяснить. У нас с ним уговор.

– Как у всех, – вставляет Парсон. – Мои родичи сговорились с уроженцами Винка, так же как мои городские родичи сговорились с теми, кто остался в глуши. Это очень сложно – быть цивилизованным. Так много правил и ограничений необходимо для… – он выдерживает напряженную паузу, – хорошей жизни.

Мона качает головой.

– Ладно, пусть так, – говорит она. – Мне на эту ночь по горло хватит новостей. Просто… ведите, куда надо.

– Я могу отвести вас, – говорит ей Грэйси, – а его нет.

Мона с Парсоном переглядываются.

– Только меня?

Грэйси опять кивает.

– Извините.

– Вы знали? – обращается Мона к Парсону.

Тот, насупившись, качает головой.

– Почему его нельзя? – спрашивает Мона.

– Не знаю, – отвечает ей Грэйси. – Он сказал, что ждет только вас.

– Он же Парсону брат, – говорит Мона. – Первый.

– Мистер Первый, – поправляет ее Грэйси.

– Для него так важны приличия?

– Титулы и иерархия, – вставляет Парсон, – много значат. Так мне подождать здесь?

– Наверное, можно и так, – отвечает Грэйси. – А может быть, и нет. Он сказал, вы уйдете куда-то еще. И все. – Она горестно улыбается. – Вы же знаете, какой он.

– Знаю, – вздыхает Парсон. – Ну хорошо. Я, пожалуй, присяду здесь и подожду.

Он, кряхтя, усаживается на землю.

– Вы шутите! – взрывается Мона.

– Что не так?

– Вы отправите меня туда одну?

– Правила есть правила.

– О господи, – злится Мона. – Чтоб вас с вашими правилами!

– Вам ничто не грозит, – утешает Парсон. – Я ему доверяю.

Мона всматривается в глубину каньона. И замечает, что свет в нем не розоватый, как везде, а серебристо-белый. Все там сияет. И сияет тем сильнее, чем дальше.

– Там другое место, да? – спрашивает она.

Парсон кивает.

– Его место.

– И что там?

– Не знаю. Я там никогда не бывал.

– Господи Иисусе! – Мона оборачивается к Грэйси. – А ты знаешь?

– Для меня там только он, – говорит та. – Но ведь со мной он не так осторожен.

В ее голосе нежная, любовная нотка, от которой Моне становится тошно. Что сделала эта тварь с бедной девочкой? Неужели таким нужен секс? Понимают ли они, что такое влечение?

Тень в глубине каньона идет рябью. Моне мерещится, будто что-то приближается оттуда, и она задумывается: «А оно может меня видеть?» И тут же понимает – это просто облачко набежало на луну. Или этот Первый пожелал, чтобы ей виделось так?

– А прежде он кому-нибудь причинял вред? – осведомляется она.

– О да, – хладнокровно отзывается Парсон.

Мона снова поворачивается к Грэйси.

– Тебе?

– Мне – нет, – отвечает девушка. – Меня он никогда не обижал. И никого из местных, по-моему.

– Это про тех, кого вроде бы называют людьми? Господи… – Мона вытирает пот со щек и переводит дыхание.

– Пусть вас это не заботит, – говорит Парсон. – Вы его не заботите.

– Как это понимать? – спрашивает Мона.

– Поймите, – говорит Парсон, – что вы для него всего лишь блик на стене – отражение упавшего на землю металлического осколка. Вы – дрожь листа, задетого ветерком. Вы для него даже не капля воды – вы эфемерный, случайный завиток струи текущего с холма ручейка. Вы для него так незначительны, что некому вредить. Ему все равно, чего вам хочется, что вам нужно. Ему все равно, чем вы заняты, живете или умираете. Вам не о чем волноваться, потому что вы совершенно не волнуете его. Он не замечает. Не заботится.

Мона выходит на два шага вперед, опускает винтовку прикладом на землю и опирается на нее, как на клюку. И медленно присаживается, так что ружье торчит меж ее коленей. Отсюда ей видно мягкое свечение фонарей Винка и темные перекаты холмов. И она понимает: то, что лежит впереди, физически никак не связано с этим миром. Все в такой близости к устью каньона ощущается по-другому. Как в той комнате Кобурнской. Как в обугленной ванной материнского дома – стоит сделать шаг, может, два, и окажешься уже не на Земле. В другом месте. Там, догадывается она, где хочет ее видеть мистер Первый.

Но есть что-то еще. Беспокойный уголок ее мозга, обиталище копа, вечно холодного, но неугомонного, пытается ей что-то подсказать.

Не свет ли она видит уголком глаза?

Да, понимает Мона. Да, свет. Не в каньоне, позади, в той стороне, откуда они пришли. Вроде бы фонарик. Почти сразу выключенный… как будто кто-то скрывается от нее или от кого другого.

Обернувшись, Мона ищет движения среди стволов.

«Ничего там нет», – думает она.

«Там что-то есть», – думает она.

Здесь есть кто-то еще.

– Парсон, – говорит она.

– Да?

– Кому-то еще известно, что мы здесь?

– Не думаю.

Мона все всматривается. Припадает к земле и поднимает к плечу винтовку. Через прицел обозревает линию леса. Ночью почти ничего не разглядишь, и все же…