Из горла ее вырвался душераздирающий вопль. Изо рта фонтаном хлынула кровь.

– Хайман! – вскричала Маарет. На губах у нее пузырилась кровь. – Мекаре! – Она разразилась вереницей имен – имен всех, кого она знала и любила.

– Я умираю! – надрывно выла она. – Меня убили!

Голова у нее запрокинулась, шея судорожно дергалась, руки слепо шарили в воздухе, пытаясь поддержать голову, кровь хлестала по рукам, заливая платье, забрызгивая Роша.

Крепко сжав мачете обеими руками, он снова со всех сил рубанул им по шее Мекаре. На этот раз голова отлетела прочь и, описав дугу в воздухе, рухнула на сырой земляной пол.

Обезглавленное тело осело на землю, отчаянно вскинуло руки и завалилось на грудь. Скрюченные пальцы царапали землю, впивались в нее, скребли ногтями.

Голова лежала, глядя куда-то вбок, кровь медленно вытекала из обрубка шеи. Кто знает, какие молитвы, просьбы, отчаянные заклятия все еще исторгала она?

– Смотри, смотри, тело! – пронзительно закричал Бенедикт, молотя кулаками по спине Роша. – Она ползет! Ползет к голове!

Рванувшись вперед, Рош наступил тяжелым ботинком на безголовое туловище, вбивая его обратно в грязь, и, перекинув мачете в левую руку, ухватил истекающую кровью голову за медные волосы.

Глаза Маарет уставились прямо на него. Рот кривился, с дрожащих губ срывался невнятный шепот.

Мачете выпало из руки Рошаманда. Пятясь, спихнув с пути Бенедикта, едва не споткнувшись о корчащееся на полу тело, он добрался до стены и принялся со всего размаха бить о него эту никак не умирающую голову. Бить снова и снова.

Но череп оставался цел.

Внезапно он выронил проклятущую голову на пол – и сам рухнул на четвереньки рядом. В поле зрения, прямо перед ним, вдруг оказался ботинок Бенедикта. Сверкнуло, опускаясь мачете. Оно вонзилось в сияющую медь волос, прорезало кожу, прорубило череп. Снова брызнула во все стороны кровь – алая, искрящаяся.

Голова Маарет вспыхнула пламенем. Бенедикт поджег ее. Вся голова была охвачена ярким огнем. Рош скорчился на коленях немым свидетелем – беспомощным, таким бесполезным свидетелем – глядя, как голова обугливается и пылает, как пряди волос взвиваются струями шипящего дыма и искр.

Да, Огненный Дар. Рош наконец сумел собраться и, тоже призвав волну испепеляющего жара, обрушил ее на голову. И вот та покатилась прочь, черная, искореженная, точно голова пластиковой куклы на горящей помойке. Глаза на секунду вспыхнули белым, но потом почернели. Остался лишь комок угля – ни лица, ни губ. Мертвый, бесформенный уголь.

Рош с трудом поднялся на ноги.

Безголовое тело застыло. Но Бенедикт уже испепелял и его – все еще текущая кровь и вся безжизненная фигура в целом были объяты пламенем. Хлопчатобумажное платье пылало, как факел.

Рош в панике озирался по сторонам. Споткнулся, чуть не упал назад. Где вторая?

Вокруг ничего не шевелилось. Из сада не долетало ни звука.

Огонь трещал, взвивался языками дыма и пламени. Бенедикт силился отдышаться. Из груди его вырывались тревожные музыкальные вздохи. Рука лежала на плече Роша.

Тот смотрел на черное месиво, недавно еще бывшее головой Маарет – головой колдуньи, что много лет назад явилась в Египет вместе с духом Амелем, вселившимся в Великую Мать. Головой колдуньи, что прожила шесть тысяч лет, ни разу даже не уйдя под землю и не впав в спячку – великой колдуньи и вампирши, никогда не воевавшей ни с кем, кроме Царицы, что вырвала ей глаза и обрекла ее на смерть.

И вот ее не стало. А убил ее он, Рош! Он, Рош, и Бенедикт, действовавший по его наущению.

Роша охватила скорбь – столь глубокая и всеобъемлющая, что ему показалось, он умрет, не вынесет этой тяжести. Казалось, само дыхание омертвело у него в груди, в горле. Казалось, он сейчас задохнется.

Рош запустил руку в волосы, изо всех сил выдирая, терзая их, пока наконец боль не проникла к нему в мозг.

Шатаясь, он двинулся к выходу.

Там, в каких-то десяти шагах от него, стояла вторая сестра – такая, какой он видел ее: одинокая фигурка в длинном платье, обводящая сонным, расплывчатым взглядом все вокруг – траву, деревья, листву, лесную живность, копошащуюся на высоких ветвях, сияющую высоко в небе луну.

– Ну же, давай! – загремел Голос. – Поступи с ней так же, как ты поступил с ее сестрой. Выскреби у нее мозг, съешь его! Давай же!

Голос почти визжал.

Бенедикт стоял рядом с Рошем, тесно прильнув к нему.

Рош увидел, что в правой руке юноши все еще зажато мачете. Но не потянулся за ним. Скорбь свивалась внутри кольцами, завязывалась в узлы, скручивалась, точно веревка, туго обвязанная вокруг сердца. Он не мог говорить. Не мог думать.

Я поступил плохо. Невыразимо плохо.

– Говорю же тебе, действуй! Давай! – В Голосе уже сквозило отчаяние. – Прими меня в себя! Ты же знаешь, как это делается! Знаешь, как это было проделано с Акашей. Ну же! Расправься с ней так же, как с первой! Быстрей! Я должен освободиться из этой темницы. Ты совсем спятил? Действуй!

– Нет, – сказал Рош.

– Ты предаешь меня? Теперь? Ты посмеешь? Выполняй, что я говорю!

– Я не могу сделать этого в одиночку, – ответил Рош, только сейчас замечая, что судорожно дрожит всем телом и что руки и лицо его покрыты потом и кровью. Сердце неистово колотилось, подступая к самому горлу.

Голос разразился чередой проклятий и воплей.

Немая колдунья стояла на прежнем месте. А потом вдали прокричала какая-то птица. Мекаре чуть склонила голову влево, к Рошу, словно этот крик вывел ее из оцепенения и она пыталась выискать птицу взглядом – где-то наверху, снаружи, за проволочной сеткой, что ограждала сад.

Медленно повернувшись, она побрела прочь сквозь редкие заросли папоротника и молодых пальмовых деревьев, неторопливо и мерно шлепая босыми подошвами по земле. От нее доносилось тихое гудение. И она шла прочь, все дальше от Роша.

Голос уже рыдал, стенал, плакал.

– Говорю же тебе, я не могу сделать это без посторонней помощи, – сказал ему Рош. – Мне нужна помощь. Помощь того вампирского доктора. Понимаешь? А что, если когда она начнет умирать, я тоже начну? Что, если не смогу повторить то, что она сделала с Акашей? Один я не справлюсь.

Голос хныкал и всхлипывал – казалось, он сломлен, разбит, потерпел горькое поражение.

– Ты трус, – прошептал он. – Разнесчастный трус.

Рош кое-как добрался до кресла и сел, наклонившись вперед, обхватив окровавленными руками грудь. Я сотворил невыразимое зло. Как мне жить после содеянного?

– Что нам теперь делать? – панически спросил Бенедикт.

Зло. Безусловное зло. Преступление против всего, что я когда-либо считал правильным, справедливым, законным.