– Пусть она говорит.

– Служитель Харстед…

Они заговорили разом, совершенно позабыв об «умирающем» Биркере, которого должны были сопровождать.

– Благодарю вас! – сказала Омилия, на всякий случай не поднимаясь с колен и повышая голос. – Будучи верной слугой Мира и Души, я не могу молчать о грехе, когда речь идёт о спасении… то есть молчать, конечно, и без того не стоило… – она сбилась, откашлялась – сухим от страха ртом. – Словом…

Первый споривший с Харстедом служитель пришёл ей навыручку.

– Смелее, дитя. Верно ли мы все понимаем, что вы состояли в… близкой связи с ястребом Эриком Стромом?

– Именно так, – выдохнула Омилия с облегчением. – Верно. В очень близкой.

– И в ночи совершения убийств Эрик Стром… был с вами рядом?

– Да.

– И вы готовы поклясться в этом на незримых святынях Мира и Души, перед всеми нами?

Омилия закусила губу, а потом с трудом выдохнула через стиснутые зубы.

– Да. Да, я готова.

Пальцы Омилии дрогнули, пока она чертила в воздухе знак незримых святынь, и губы, шепчущие слова клятвы, как будто похолодели… Уже в детстве она пришла к выводу, что все россказни о Мире и Душе – сказочки, нужные для того, чтобы держать людей в повиновении. Верить в них – примерно такая же глупость, как верить в то, что незримые святыни действительно находятся под рукой у любого верующего ровно тогда, когда надо на чём-то поклясться…

И всё же отчего-то Омилии стало не по себе.

Клятвопреступница.

Но разве поклясться в любви и верности тому, кого не сможешь полюбить, кому не станешь хранить верность, – не худшее преступление?

Если Мир и Душа всё же реальны – как бы, интересно, они рассудили?

– Нет! – это был Дерек, но смотрел он не на неё – на своего отца. – Отец, это… не слушайте её. Это не имеет значения. Ведь так?

– Это скандал, позор, – буркнул динн Раллеми, не глядя больше ни на наследницу, ни на сына. – Эта помолвка не может состояться. Уж точно не теперь.

Важное уточнение. Несмотря на всю религиозность динна Раллеми, несмотря на публичный скандал, желание породниться с Химмельнами всё ещё может оказаться сильнее прочих соображений… Но отсрочка – лучше, чем ничего.

Скоро отец вернётся – и тогда этой свадьбе точно не бывать.

Корадела что-то говорила, сбивчиво, зло, торопливо… Но Омилия уже знала: мать проиграла. При всех служителях, при законниках и знатных диннах даже она не решится подвергнуть сомнению священную клятву наследницы Химмельнов. Можно было бы, наверное, попытаться убедить всех, что Омилия тронулась умом… Но как тогда разыгрывать карту безумной дочери в дальнейшем?

Кто-то вдруг коснулся её руки, помог встать – и Омилия увидела холодные, как лёд, глаза того самого, первого служителя, морщины в уголках губ, жёсткую складку улыбки.

– Вы не должны сомневаться в себе, пресветлая. Это был правильный поступок… Милость же Мира и Души безграничны. Вы будете прощены.

«Вот и отлично».

– Не страшитесь будущего. Меня зовут служитель Маттерсон. Позвольте предложить вам своё руководство… на долгом пути покаяния, что предстоит вам прежде, чем ваше имя вновь станет чистым, как капель.

Не было печали – но этого следовало ожидать. По крайней мере, кто угодно лучше, чем служитель Харстед. Этот уж точно не будет докладывать матери о каждом её шаге… более того, может стать её союзником.

– Спасибо вам, служитель Маттерсон. – Омилия склонила голову, стараясь выглядеть благонравнее некуда. – Под руководством Мира и Души мне нечего страшиться.

Бесконечные поучения матери не прошли даром. Кажется, Омилия научилась отменно лицемерить.

Омилия повернулась к законнику Химмельнов – тому самому, с седой бородой, – который всё ещё стоял у помоста с разинутым ртом.

– Прошу вас, отправьте людей в крепость Каделы, – сказала Омилия тоном, который должен был напомнить всем здесь, что – прегрешения прегрешениями – она всё ещё остаётся наследницей Кьертании, одной из Химмельнов. Законник моргнул и закивал:

– Да… госпожа? – Но смотрел он не на Омилию.

В чём Кораделе было не отказать, так это в умении владеть собой – незаменимом для жизни во дворце качестве. Её лицо снова было почти спокойно – немного тщательно выверенного расстройства, немного тревоги, немного печали.

Разочарованная мать, переживающая владетельница…

Омилии страшно было представить, какой она станет, когда они останутся один на один.

– Это дело охранителей, господин Родт. Если алиби, данных моей дочерью, будет достаточно… полагаю, господину Строму запретят покидать город до окончания расследования… Но, разумеется, он будет освобождён из крепости.

Законник кивнул и поклонился.

Несостоявшаяся помолвка завершилась полнейшей сумятицей. Корадела что-то вполголоса говорила динну Раллеми, и тот становился всё краснее и краснее с каждым новым словом. Его жена что-то шептала Дереку, гладила сына по руке. Утешала – но и смотрела с опаской, будто боялась – отпусти, и он тут же бросится к осрамившей себя Омилии Химмельн под ноги.

У неё на груди лежал начищенный до блеска храмовый знак.

– …если бы всё прошло тихо… но…

Омилия перевела дух, всё ещё не веря в успех. Если бы не служители – десятки неподкупных свидетелей, оказавшихся здесь благодаря Биркеру, – скандал бы наверняка замяли. Корадела права была, говоря, что любой из диннов возьмёт с её руки сколь угодно гнилое яблоко… Но то, что случилось, выходило за рамки мелких грешков, дозволенных любому высокородному отпрыску.

Они с Биркером не могли переговорить с глазу на глаз – но он улыбнулся ей, когда его коляску покатили прочь. Кожа его снова пришла в норму – видимо, действие темерицы постепенно сходило на нет.

Корадела пыталась сохранить лицо и не прогоняла гостей, но все и без того прекрасно понимали, чего ей хочется на самом деле.

Омилии показалось: не прошло и пяти минут, как площадка перед помостом обезлюдела, и они с матерью остались вдвоём – слуги не в счёт.

Корадела так, само собой, не считала.

– Если я узнаю, – сказала она, повернувшись к ним со сладчайшей из своих улыбок, – что кто-то проболтался о том, что случилось здесь сегодня… Последствия коснутся не только вас. Но и ваших близких. Я ясно выразилась? Все вон.

Повторять дважды не пришлось.

Конечно, Корадела должна была понимать, что слухов о случившемся не сдержать никакими угрозами. То, что сделала Омилия, было необратимо. Возможно, будь у её матери больше времени, она бы справилась даже с этим… Но времени не было. Через два – самое большее три – дня владетель узнает о случившемся. И это должно было страшить Кораделу куда больше, чем любые сплетни.

Омилия решилась поднять на мать