избрали грека иеродиакона Мелетия, который обучал греческому пению соборный хор и получал за то царское жалованье. Ему вручили грамоты и щедрые подарки для патриархов и в начале 1663 года отправили на восток чрез Малую Россию и Молдо-Валахию. Государь думал созвать собор в июне месяце сего года и к тому времени велел съезжаться из областей русским архиереям, а ростовскому митрополиту Ионе и рязанскому архиепископу Илариону с некоторыми дьяками и боярами поручил изыскать и приготовить для собора всякие вины бывшего патриарха.

Несмотря на запрещение духовным и мирским лицам без особого разрешения посещать Воскресенский монастырь, в Москве были многие приверженцы Никона, которые продолжали сообщаться с ним и передавали ему все, до него касающееся. Таким образом, он скоро узнал о последних распоряжениях и понял, что настает решение его участи. Тогда он прибегает к своему сочинительскому таланту и шлет царю убедительные письма с оправдательными речами, с просьбой то о примирении и прощении, то о дозволении приехать и видеть его светлые очи; причем он пытается набросить тень на грека Мелетия, обвиняет его в подделывании печатей и подписей и тому подобное. Письма эти он доводит до государя при посредстве нового царского духовника, протоиерея Лукьяна. Но все тщетно: царь (по внушению бояр) более всего остерегается свидания с бывшим своим другом, остерегается также давать ему письменные ответы, а ограничивается словесными; ибо Никон был настолько дерзок, что злоупотреблял прежней интимной перепиской с царем, которую припрятал и на которую ссылался в своих притязаниях.

Меж тем помянутые выше соседские земельные столкновения с Сытиным и особенно с Бобарыкиным еще более обострились. По челобитью сего последнего на завладение его землей из Москвы пришел Никону приказ учинить добровольное соглашение. Когда же оно не состоялось, то присланные чиновники приступили к отмежеванию спорной земли Бобарыкину. Это было летом 1663 года. Никон и тут дал волю своему раздражению. Он велел в церкви во всеуслышание прочесть жалованную Воскресенскому монастырю царскую грамоту на имущества; положил ее на аналое под крест и образ Богородицы, совершил молебен Животворящему кресту и затем начал громогласно приводить клятвенные слова из 108-го псалма, а именно: «Да будут дни его мали, да будут сынове его сиры, и жена его вдова, да будут чада его в погубление» и так далее. На следующий день повторился тот же молебен и с теми же клятвами, в присутствии самого Романа Бобарыкина. Тот немедля донес в Москву, будто Никон предавал проклятию государя и весь царствующий дом.

Само собой разумеется, этот донос крайне взволновал Алексея Михайловича, который особенно огорчился за клятву на свое семейство. Посоветовавшись с духовенством и боярами, он для исследования дела отправил в Воскресенский монастырь трех духовных особ, митрополита Газского Паисия, астраханского архиепископа Иосифа и богоявленского архимандрита Феодосия, и трех думных людей, князя Никиту Одоевского, окольничего Родиона Стрешнева и дьяка Алмаза Иванова. Допрос начал Паисий, говоря по-латыни; а толмач переводил Никону. Но последний, задетый тем, что грек не подошел к нему под благословение, не захотел отвечать прямо на его вопросы и разразился грубой бранью, называя его собакой, вором, нехристем, самозванно носящим архиерейский титул. Когда же другие члены посольства стали спрашивать, для чего Никон клал царскую грамоту под крест и на кого произносил клятвенные слова, Никон объяснил, что слова эти относились к Роману Бобарыкину. Но в дальнейших пререканиях он забылся до того, что начал порицать государя за вмешательство в духовные дела и суды, особенно за Монастырский приказ; грозил отлучить его от церкви; уверял, будто он своего патриаршества не оставил; сравнивал присланных сановников с жидами, которые пришли на Христа; беспрестанно прерывал их речи, стучал своим посохом по полу и вообще вел себя крайне дерзко и грубо. На следующий день, воскресенье, он в церкви с так называемой Голгофы говорил длинную проповедь, в которой себя уподоблял Христу, шедшему на страдания, а присланных думных людей – Ироду, Пилату, Иуде, духовных же – Анне, Каиафе и так далее. Меж тем в этот и следующие дни производились допросы монастырской братии и патриаршим детям боярским как о помянутых клятвенных словах, так вообще об образе жизни Никона и о лицах, его посещавших. Власти приехали в сопровождении отряда вооруженных стрельцов, которые брали под караул всех допрашиваемых и сажали их по тюрьмам, вообще наводили большой страх и трепет на обитателей монастыря. Более недели приехавшие власти пробыли на следствии в Воскресенском монастыре и уехали, именем государя запретив Никону отлучаться куда бы то ни было.

Паисий Лигарид в эту поездку впервые увидел Никона и потом в своих записках сообщает, что на портрете и в действительности был поражен его зверообразной наружностью, великим ростом, большой толстокожею головою, черными волосами, узким морщинистым челом, нависшими бровями и длинными ушами, а также болтливостью и зычным голосом. Никону было тогда под 60 лет; но, очевидно, он вполне сохранил свои физические и умственные силы. Несмотря на приведенные сцены и на все признаки изобилия, которыми пользовался Никон (так что за раз угощал за своей трапезой 200 человек мирян или давал по 20 рублей милостыни приезжим духовным лицам), он вскоре потом возобновил свои послания к царю с уверениями в своей невинности и клевете на него и с просьбами о пособии в своей будто бы крайней бедности.

Время, назначенное для собора с участием восточных патриархов, уже миновало, и долго не получалось известий от посланного к ним иеродиакона Мелетия. Достигнув Царьграда, он вручил царские грамоты патриарху Дионисию и случайно бывшему там же иерусалимскому патриарху Нектарию. Они отказались от поездки в Москву, а вместо того написали общий обширный ответ на вопросы о деле Никона, и каждый подписался на отдельном списке. Затем один список с этого ответа отправили с греческим монахом к антиохийскому патриарху Макарию, а другой с тем же Мелетием к александрийскому патриарху Паисию; оба патриарха подписали эти списки. Обратное путешествие Мелетия много затруднялось военными действиями, происходившими в Молдавии и Малороссии. Только в мае 1664 года он прибыл в Москву. Хотя патриархи письменно и давали свое согласие на осуждение и низложение Никона, однако царь полагал, что одних патриарших грамот недостаточно и тем более что у Никона, как известно, грекофила, в самом греческом духовенстве нашлись сторонники, которые писали о возможности его возвращения. Сам иерусалимский патриарх Нектарий прислал царю особое послание в таком примирительном духе. Некоторые из греческих иерархов, пребывавших в Москве (например, иконийский митрополит Афанасий), действовали в пользу Никона, по зависти к Паисию Лигариду; были даже такие, которые отвергали