После краткого молебствия началось чтение соборного приговора с обстоятельным изложением всех пунктов обвинения. Окончательное решение состояло в том, что Никон лишался не только архиерейского сана, но и самого священства, а оставался простым монахом и подвергался ссылке в какую-либо обитель, чтобы там замаливать свои грехи. Бывший патриарх и тут не изменил своему характеру. Во время чтения он то бормотал что-то про себя, то саркастично улыбался. А когда патриархи велели ему снять с себя черный клобук с жемчужным изображением серафима, Никон отказался исполнить их приказание, говорил, что они находятся в турецком рабстве, что его осудили несправедливо и тому подобное. Тогда александрийский патриарх Паисий подошел и собственноручно снял клобук и панагию, так же украшенную жемчугом и драгоценными камнями. Никон при этом не утерпел, чтобы не прибавить: «Бедные пришельцы, возьмите этот жемчуг и разделите его между собою». На голову его надели простой монашеский клобук; но архиерейскую мантию пока не сняли, будто бы из опасения народного неудовольствия, если верить помянутому выше его жизнеописанию (т. е. Шушере). А когда он вышел и садился в сани, то проговорил как бы про себя, но вслух: «Все это тебе, Никон, за то, – не говори правды, не теряй дружбы; если бы готовил им трапезы дорогие да вечерял с ними, то сего тебе бы не приключилось». Не сумев оправдать свои поступки на соборе, очевидно, он был не прочь возбудить народное чувство против своих судей.

Алексей Михайлович, хотя и был удовлетворен торжественным и бесповоротным осуждением строптивого Никона, однако, по всем признакам, скорбел о судьбе бывшего своего друга и советника.

На следующий день, рано поутру, окольничий Родион Стрешнев принес ему от царя в подарок деньги, теплые лисьи и собольи одеяния для дороги, с просьбой преподать благословение его величеству и всему царскому семейству. Но бывший патриарх менее всего думал о смирении. Он не принял подарков и наотрез отказал в благословении. Вслед за тем Никону объявлено, что его отправляют в Белозерский Ферапонтов монастырь, и велели немедля собраться в дорогу. Его под сильным стрелецким конвоем вывезли из города в Арбатские ворота и направили по Дмитровской дороге; а чтобы отвлечь народ в другую сторону, заранее распустили слух, что его повезут из Кремля в Спасские ворота по Сретенке. Сюда действительно и устремились толпы, собравшиеся на проводы своего бывшего патриарха. Предосторожность оказалась не лишняя, ибо нельзя было поручиться за спокойствие столицы при известной несдержанности Никона и народном возбуждении.

Около 20 декабря Никона привезли в Ферапонтов монастырь и поместили с несколькими оставшимися при нем монахами в двух больничных кельях, так как незадолго случившийся пожар произвел большие опустошения в монастырских зданиях. На другой день явились к Никону сопровождавший его архимандрит Печерский Иосиф и стрелецкий полковник Шепелев, отобрали у него архиерейскую мантию и посох, которые отослали в Москву.

Когда миновали рождественские праздники, члены собора должны были выбрать нового патриарха. Прежде чем приступить к этому избранию, они собрались, чтобы подписать приговор о низложении Никона, облеченный в форму особого акта и, между прочим, подкрепленный ссылками на грамоту четырех восточных патриархов. Но тут неожиданно возникло разногласие. Блюститель патриаршего престола Крутицкий митрополит Павел и рязанский архиепископ Иларион, которые более других ратовали против Никона на соборе, вдруг отказались подписать акт о его низложении; они указывали на то, что в сем акте помещено было взятое из помянутой грамоты патриархов положение о полном подчинении русского архипастыря московскому царю и что таким образом Русская церковь будет находиться в совершенном порабощении у мирских властей, от которых и без того она терпит много притеснений.

Некоторые другие архиереи последовали сему примеру и также не хотели подписывать акт. Произошло немалое смущение. Узнав о том, царь огорчился. Патриархи пригласили архиереев приготовить письменные мнения к следующему заседанию, назначенному через два дня. Мнения эти разделились: одни доказывали превосходство царской власти, а другие поднимали значение епископской и вообще священства, причем ссылались на сочинения Иоанна Златоуста, Григория Богослова и прочих. Но тут выступил Паисий Лигарид, который явился красноречивым и горячим защитником преобладания царской власти над епископской. Приводимые из Отцов Церкви места он подвергал искусному толкованию в этом смысле, указывал яркие примеры из истории евреев, египтян, греков и римлян, а особенно распространялся о благочестии и смиренномудрии Алексея Михайловича. Несколько заседаний было посвящено сему вопросу. Кончилось тем, что Иларион и Павел раскаялись и просили патриархов исходатайствовать им прощение у государя. В заключение собор принял толкование спорного мнения в том смысле, что царь преобладает в делах политических, а патриарх – в церковных. Оба протестовавших архиерея после того подписались на акте низложения; тем не менее они подверглись временному запрещению совершать божественную службу; а Павел был отрешен и от местоблюстительства.

Принятое собором 1666–1667 годов мнение восточных иерархов о неограниченной царской власти с полным подчинением ей власти патриаршей, конечно, не внесло никакого нового начала во взаимные отношения сих властей. Это было только теоретическим подтверждением того, что уже давно существовало в Московском государстве. Мы видели, как в церковных вопросах решающий голос принадлежал уже Василию Темному, а еще более его знаменитому сыну Ивану III. При Иване Грозном попытка митрополита Филиппа отстоять авторитет архипастыря окончилась для него трагически. А учреждение патриаршего сана, при всем наружном его величии, не изменило его подчиненного отношения к царской власти. Только исключительный пример Филарета, как отца государева, и смиренное, почти сыновнее отношение к патриарху Алексея Михайловича, очевидно, ввели в некоторое заблуждение властолюбивого Никона, так что он вообразил, будто бы в Московском государстве была возможна борьба патриаршего авторитета с царским. Он не нашел для себя никакой опоры в народе, хотя, по-видимому, и рассчитывал на него. Толпившийся во время суда над Никоном народ обнаруживал естественное любопытство к небывалому у нас событию; пожалуй, показывал некоторое сожаление об осужденном и развенчанном архипастыре, но не более того. А часть духовенства, в лице двух архиереев, подняла было голоса за патриаршую власть, как естественную свою защиту против притеснений и неправд, которые ей приходилось терпеть в областях от воевод и всяких мирских чиновников. В конце концов попытка Никона к открытой борьбе и эти голоса доказали полное развитие московского самодержавия и подчиненное ему положение церковной иерархии, что для восточных патриархов только напоминало отношения, существовавшие в Византийской империи, и было в их глазах совершенно естественным.

Спустя несколько дней, 31 января, в Чудовом монастыре происходили выборы нового патриарха. Собравшееся духовенство наметило двенадцать кандидатов; а из них выбрало троих, наиболее угодных государю, именно двух архимандритов и одного