Царь решил, что нужно пригласить самих патриархов в Москву. С этим приглашением в сентябре того же года вновь были отправлены на Восток тот же иеродиакон Мелетий с несколькими светскими лицами.

Надвигающаяся грозная туча в виде предстоявшего соборного судилища сильно тревожила Никона и преданных ему людей. Между последними особенно усердствовал ему боярин Никита Алексеевич Зюзин, который вел с ним тайную переписку. Боярин постоянно убеждал бившего патриарха смириться, просить у государя прощения и воротиться на свою кафедру; но тот, хотя, несомненно, мечтал о возвращении, однако по своей строптивости и упрямству все откладывал и выжидал удобного случая или первого шага к примирению со стороны самого царя. Зюзин наконец решился на отчаянную меру. Заметив, что Алексей Михайлович стал оказывать Никону более милости и внимания, он письменно уведомил бывшего патриарха, будто государь через Афанасия Ордина-Нащокина (который, по-видимому, был в числе сторонников) велел ему, Зюзину, передать Никону, чтобы вскоре приехал к заутрени в Успенский собор и, став на патриаршем месте, послал бы известить о себе государя. Никон поверил Зюзину и поступил во всем согласно с его наставлениями.

Ночью на 18 декабря 1664 года, под воскресенье, к Никитским воротам Земляного города подъехала целая вереница саней, в сопровождении нескольких вершников, или верховых. На стук в ворота караульные стрельцы спросили, кто едет. «Власти Савина монастыря», – отвечали путники. Их пропустили. То же повторилось у ворот Белгорода и Кремля. Поезд направился к Успенскому собору, где шла утреня. С шумом вошла в собор толпа приезжих. Впереди шли мирские слуги, за ними монахи, потом несли крест, а за крестом шествовал бывший патриарх. Монахи пропели «Исполла эти деспота» и «Достойно есть». Никон приложился к иконам, взял посох Петра митрополита, стал на патриаршее место и подозвал к себе под благословение ростовского митрополита Иону, исполнявшего обязанность местоблюстителя после Питирима (назначенного митрополитом Новгородским). Разумеется, в церкви от такого неожиданного явления произошло большое смятение. Иона растерялся и подошел под благословение; за ним подошли прочее духовенство и многие миряне. Затем Никон отправил Иону вместе с воскресенским архимандритом Герасимом и соборным ключарем известить царя о своем приезде.

Алексей Михайлович, слушавший заутреню в одной из дворцовых церквей, был крайне озадачен этим известием и наскоро созвал своих ближайших советников из бояр и духовных. В числе последних находились три митрополита: Павел Крутицкий, Паисий Газский и Афанасий Сербский. Все более или менее громко выражали свое негодование по поводу столь дерзкого, самовольного возвращения Никона на святительскую кафедру. По решению совета царь послал в собор Павла Крутицкого с боярами – князьями Никитой Одоевским и Юрием Долгоруким, окольничим Родионом Стрешневым и дьяком Алмазом Ивановым. Посланные объявили Никону, чтобы он немедля уезжал в свой монастырь, так как самовольно оставил кафедру и клялся вперед патриархом не быть. Никон отвечал, что он приехал по бывшему у него видению, и просил передать письмо государю. Бояре доложили о том Алексею Михайловичу и только с его позволения взяли письмо. Тут Никон рассказывал, что недавно было ему видение как бы во сне: в Успенском соборе явились ему усопшие архипастыри, в числе их свв. митрополиты Петр и Иона Московские; повелели ему воротиться на свой престол и пасти Христово стадо. К сему рассказу Никон присоединил примирительное послание к царю и всему его семейству. Но письмо это произвело обратное действие. Видению не поверили и еще более вознегодовали. Все три митрополита с теми же боярами отправились в собор и потребовали, чтобы Никон уезжал в свой монастырь немедля, то есть до восхода солнца, во избежание народного смущения. Горько обманувшийся в своих ожиданиях, Никон действительно поспешил выйти из храма, но не выпускал из рук посоха св. Петра митрополита и не слушал бояр, просивших оставить посох. По некоторым известиям, садясь в сани и неуместно применяя евангельское изречение, Никон сказал, что отрясает прах от ног своих. «А мы этот прах подметем», – будто бы заметил стрелецкий голова Артамон Матвеев. «Разметет вас сия метла», – ответил Никон, указывая на хвостатую комету, в то время являвшуюся на небе. Окольничий князь Дмитрий Долгорукий и тот же Матвеев проводили уезжавшего за ворота Земляного города. Прощаясь с ним, они сказали, что государь велел просить у него благословения и прощения. Никон на это ответил, что Бог простит, если смута случилась помимо царской воли, так как он приезжал в Москву не сам собою, а по извещению. Разумеется, слова его тотчас были доложены государю, и Алексей вслед за уехавшим послал Крутицкого митрополита Павла, чудского архимандрита Иоакима, окольничего Родиона Стрешнева и дьяка Алмаза Иванова.

Посланные нагнали Никона на остановке в селе Черневе, лежавшем на полпути между столицей и Воскресенским монастырем. Они царским именем потребовали от него, во-первых, отдачи посоха Петра митрополита, а во-вторых, объяснения, по каким вестям он приехал в Москву. Никон, по обыкновению, заупрямился и не хотел исполнить повеления. Послали к царю с донесением. От него получился новый приказ не выпускать Никона из Чернева, пока тот не исполнит требования. Никон и тут продолжал упорствовать еще несколько часов; наконец уступил просьбам и убеждениям, причем просил передать государю главные условия, на которых он соглашается признать имеющего быть избранным на его место другого патриарха, а именно чтобы вновь избранный обходился с ним как с равным и были бы оставлены ему (Никону) известные монастыри со всеми их имуществами и доходами. А посох и известительные письма (зюзинские) он вручил воскресенскому архимандриту, который отправился в Москву вместе с царскими посланцами. Таким образом, Никон выдал властям своего самого ревностного приверженца, тогда как, по условию, он должен был или возвращать или сжигать все зюзинские письма. Возникло новое следственное дело. Зюзина подвергли тщательному допросу и даже пытке; вымучили у него все подробности его сношений с Никоном; но писем к нему Никона он не мог предъявить, потому что добросовестно их жег. Бояре приговорили его к смертной казни; но царь помиловал от нее и велел сослать его на службу в Казань, отобрав поместья и вотчины. Жена Зюзина Мария умерла от горя во время следствия. Некоторые духовные лица, служившие посредниками в сношениях его с Никоном, подверглись ссылке или заточению. Допроса по этому делу не избег и сам Ордин-Нащокин; а ростовского митрополита Иону за то, что подходил к Никону под благословение, судили целым архиерейским собором; но ограничились тем, что отрешили его от местоблюстительства патриаршего престола, которое было передано крутицкому митрополиту Павлу.

Убедясь в том, что ему не избежать суда восточных