патриархов, Никон со свойственной ему дерзостью вздумал предварительно и непосредственно обратиться к сим патриархам, чтобы расположить их в свою пользу и возбудить против своих врагов. Он написал им грамоту, для которой нашел и грека-переводчика. В этой грамоте Никон представил обозрение своего дела, или столкновения с царем, но, конечно, таким образом, что сам он был во всем прав, а царь во всем виноват. При сем темными чертами изображались действия против него бояр и архиереев, в особенности Паисия Лигарида. В заключение он выражал надежду, что патриархи праведно рассудят его с царским величеством. Чтобы переслать списки с грамоты по назначению, Никон воспользовался пребыванием в Москве гетмана Брюховецкого в конце 1665 года. С помощью подкупленного казака в многочисленную свиту возвращавшегося на Украйну гетмана под видом пленника из города Львова был замешан Никонов двоюродный племянник Федот Марисов, служивший в числе его боярских детей. Однако в Москве скоро о том проведали, и царь послал гетману приказ схватить Марисова. Последний, не успевший еще покинуть Украйну, действительно был взят и привезен в Москву. Содержание перехваченных грамот, наполненных тяжкими обвинениями против Алексея Михайловича, сильно его взволновало и уничтожило всякую возможность примирения с Никоном.

Вторичное посольство на Восток иеродиакона грека Мелетия в значительной степени увенчалось успехом. Он убедил к поездке в Россию двух патриархов, Паисия Александрийского и Макария Антиохийского, а кроме них, еще синайского архиепископа Ананию и трапезундского митрополита Филофея. Эти четыре иерарха со своими свитами съехались в Закавказье, в городе Шемахе. Отсюда весною 1666 года они на корабле, присланном из Астрахани, поплыли Каспийским морем, в сопровождении Мелетия. В Астрахани они были встречены торжественно архиепископом, воеводой и всем народом с иконами и хоругвями. Затем Волгой путешественники поднялись до Симбирска; откуда поехали в столицу сухим путем. Везде принимали их и провожали с великими почестями. Гости-патриархи до того увлеклись преувеличенными почестями, что преувеличили и свое значение, стали принимать от жителей челобитные и по ним решать дела, например расстригать попов и дьяконов, прощать сосланных и тому подобное. От Мурома их провожал царский любимец – стрелецкий голова Артамон Матвеев. Только в начале ноября путешественники добрались до Москвы, где устроены были для них самые торжественные встречи. 4 ноября происходил царский прием в Грановитой палате, за которым следовал роскошный пир. Государь выражал большую радость о прибытии восточных патриархов, из которых Макария Антиохийского он узнал и полюбил еще в первый его приезд28.

С прибытием двух восточных патриархов в Москве составился такой большой духовный собор, какого не было ни прежде, ни после. Кроме патриархов, здесь присутствовало несколько греческих митрополитов и архиепископов; все русские иерархи Московского государства были налицо, в том числе черниговский Лазарь Баранович и Мстиславский Мефодий, как блюститель Киевской митрополии. Рядом с архиереями в соборе участвовали многие архимандриты, игумны, протопопы и другие духовные лица.

Этот большой собор прежде всего занялся делом Никона. Первое посвященное ему заседание происходило 7 ноября 1666 года в Столовой палате дворца, в присутствии государя и с участием Боярской думы. Достоинство верховных судей в этом деле было предоставлено восточным патриархам; а потому суд начался подачей им отдельных сказок или выписей о проступках Никона и одной пространной записки или обвинительного акта, составленного, по-видимому, Паисием Лигаридом, который служил для патриархов главным переводчиком и вообще явился наиболее деятельным членом собора, а потом и его историографом. Патриархи занялись подробным изучением дела. После первого были и еще два заседания, так сказать, предварительные, то есть посвященные обсуждению компетенции данного собора и различным справкам. Только три недели спустя после его открытия решено было от имени патриархов и всего сонма послать Никону позыв лично явиться перед святейшим собором. С таким поручением в Воскресенский монастырь 29 ноября приехали псковский архиепископ Арсений и два архимандрита. Верный своему строптивому характеру, Никон не сразу исполнил требование, а начал с того, что не признавал для себя авторитета патриархов Александрийского и Антиохийского, так как он будто бы имел святительское поставление от Константинопольского; а затем хотя не отказывался от поездки в Москву, но не определял времени. Посланные немедля отправили донесение о его ответе, а сами объявили Никону, что без него не вернутся в столицу. Тогда он начал собираться в путь и сборы эти обставил особой торжественностью.

На следующий день бывший патриарх после заутрени исповедался у своего духовника, совершил над собою таинство елеосвящения, помазал елеем и всю братию; отслужил литургию по чину патриаршему, произнес длинное поучение, говорил о терпении, с которым должно переносить всякие испытания, и вообще ясно давал понять, что он идет на страдания и беседует с братией в последний раз. Тщетно архиепископ Арсений и его товарищи побуждали Никона ускорить отъезд. Он обращался с ними надменно; только к вечеру приказал подать сани и простился с обитателями монастыря, преподав им свое последнее благословение уже за воротами, на так называемой горе Елеонской. Поезд был конвоируем стрельцами. Перед Никоном ехал верхом его поддьяк Иван Шушера с большим крестом в руке.

Извещенный о нежелании Никона немедля явиться на собор, сей последний назначил не только вторую за ним посылку, но затем и третью (на основании правила о троекратном призыве). Не доезжая села Чернева, поезд с Никоном встретил владимиро-рождественского архимандрита Филарета, который остановил путников и объявил второе приглашение от собора: тут Новоспасский архимандрит Иосиф передал третье приглашение. По распоряжению из Москвы приезд совершился в глухую ночную пору. Никон подъехал к Никольским воротам Кремля. Но прежде чем пропустить путников, ожидавший тут стрелецкий полковник велел взять Ивана Шушеру, сказав ему, что до него есть государево дело. Тот передал крест в руки Никону, а затем рано поутру был представлен пред лицо государя, который лично допрашивал его о делах, касавшихся Никона. Этот Шушера состоял доверенным его человеком и был посылаем в Москву, где исполнял разные его поручения. Между прочим, он же входил в сношения со свитой Брюховецкого и подкупил того казака, который взял с собой Никонова племянника, имевшего грамоты к восточным патриархам. По словам самого Шушеры, государь не получил от него требуемых сведений. Его посадили под стражу, а потом сослали в Новгород, где он и написал хвалебную биографию бывшего патриарха.

Никона с его свитой поместили вблизи Никольских ворот на Архангельском подворье, которое окружили стражей; а самые ворота не только наглухо заперли, но и разобрали перед ними мост, чем отрезали ему всякое сообщение с городом. На следующий день, 1 декабря, происходило торжественное заседание собора в Столовой палате с участием самого