невеста его не любит; он любит ее — и она освящена его любовью, и говорить о ней и думать должно только то, что он сам о ней говорит…

Качур замолчал. Доктор молча смотрел в горящую печь. Качур сам налил себе чаю, чай был горячий и обжигал губы.

— И второе, в чем вы меня упрекаете. Зачем я пытаюсь что-то делать? Если хорошенько подумать, затея эта и впрямь не такая уж стоящая и большого значения не имеет. Но хоть и маленькую, а пользу она принесет, и если бы все поступали так же, как я, наш народ не был бы таким отсталым! Все, абсолютно все несчастья, которые мы пережили, происходят из-за лживого утверждения, будто мы бескультурны и поэтому недостойны вступить в семью других народов, а должны довольствоваться тем, что останется после того, как другие съедят все жирные куски и вытащат изюминки из пышек и жирные клецки из супа. Что же нужно? Нужно показать, что у нас есть культура. Пока что мы только заявили о своем существовании, а теперь надо рассказать и о том, кто мы такие. Прежде речь шла о внешней стороне дела, и, думаю, это было легче, теперь же настало время показать себя изнутри. Прежде враги были внешние, и весь народ встал против них, и свят был тот, кто выступал на народных сходках, требуя воссоединения словенских земель. Я был двенадцатилетним мальчиком, когда у Святой Троицы слушал Тавчара{13}, — я дрожал от восторга и плакал. Теперь я вижу, что собой представляет народ, ради которого я готов пожертвовать жизнью. И будет этот народ таким, каким его воспитаешь, — будет знать то, чему его научишь. Так я считаю. И поэтому мой долг поступить так, как я думаю.

Доктор сильно затягивался трубкой, вся комната была в дыму.

— Бедный парень! Ну, не обижайся. Через десять — двадцать лет все будет по-иному. Умные люди всегда приходят слишком рано, но не будь этого, они не были бы умными. Угадать решительный час, когда он пробил, нетрудно, но предчувствовать его заранее — большое искусство.

Он затушил трубку пальцем, выпил остаток чая и снял халат.

— Вы не возражаете, если я пойду с вами?

— Конечно, нет! — обрадовался Качур.

Вышли в ночь; тут и там дремотно мерцали фонари, бросавшие небольшие тусклые круги на дорогу. Дорога была в лужах. Из темноты заблестели окна трактира «Мантуя».

— Значит, с божьей помощью? — засмеялся доктор и открыл дверь.

— С божьей помощью! — ответил Качур и тоже рассмеялся.

Тяжелый воздух пахнул им в лицо. Комната была полна крестьян и рабочих. Доктор и Качур сели за небольшой круглый стол под зеркалом, и Качур огляделся. Увидев устремленные на него любопытные глаза и заметив, что на лицах, в глазах нет ничего, кроме любопытствующего ожидания, он смутился, в некоторых взглядах и восклицаниях он уловил злорадство. У края длинного стола сидел пожилой плечистый крестьянин с гладко выбритым веселым лицом. Он не отрываясь смотрел на Качура и подмигивал ему. За отдельным столом сидели рабочие. Оттуда на Качура смотрели серьезные доверчивые лица. Деревенские парни говорили громко и с силой стучали стаканами о стол так, что вино разливалось. «Эти уж пьяны», — подумал Качур.

В ту минуту, когда он поднялся и заговорил, двери приоткрыл краснощекий капеллан; он остановился на пороге и с усмешкой осмотрел комнату. Его приход смутил Качура, и первые слова он проговорил нерешительным, заикающимся голосом:

— Крестьяне! Рабочие! Сегодня мы собрались, чтобы потолковать об одном важном деле…

— Францка! Еще литр! — закричал один из парней, и его собутыльники громко засмеялись.

— Кто дал слово? Кто дал слово господину учителю? — спросил с порога капеллан приятнейшим голосом и с улыбкой на лице.

— Верно! Точно! Кто дал этому франту слово? — крикнул пьяный крестьянин и стукнул пустой бутылкой по столу.

— Никто ему не давал слова, — ответил, улыбаясь, доктор столь же приятным голосом. — Ведь здесь не митинг, нет ни председателя, ни жандармов. Кабак здесь, а в кабаке каждый может говорить.

— Пусть говорит! — послышался голос рабочего.

— Пусть! Послушаем, что он хочет сказать.

— Пусть говорит! — закивал головой высокий крестьянин и подмигнул Качуру.

— Много я не буду говорить, но то, что скажу, важно, и пусть это запомнят те, кто хочет добра людям! Сегодня здесь я услышал разные речи, произнесенные громко или шепотом, и еще больше убедился, что прежде всего нам нужно…

— Вера! — перебил его улыбающийся капеллан спокойным голосом.

— Так точно! Вера! — закричал крестьянин.

— Не мешайте! — воскликнул рабочий.

— Кто тут будет надо мной командовать? — поднялся из-за стола крестьянин и схватил стакан.

Рабочий смолк, крестьянин медленно обвел глазами комнату и сел.

— Прежде всего нам нужно ученье, просвещение. Я того мнения, и никто его не поколеблет, что причина всех наших несчастий — невежество, глупость, отсталость и грубость. Потому и нет ни одного народа более несчастного, чем словенский.

— Что он сказал? — поднялся из-за стола молодой крестьянин с блестящими глазами. — Пусть повторит, чтобы мы его поняли!

— Возьмите ваши слова обратно! — потребовал капеллан и шагнул от порога в комнату.

— Пусть скажет до конца! — кричали рабочие.

Доктор зажег сигару и шепнул Качуру:

— Не так круто, если вам дорого здоровье.

В Качуре все кипело от гнева, разочарования и волнения.

— Я своих слов обратно не беру! Хотите, — слушайте дальше, не хотите, — не слушайте. Кому мои слова не по вкусу, пусть знает, что я говорю не для него.

— Это ваше последнее слово? — произнес капеллан.

— Последнее! — воскликнул звенящим голосом Качур. — Я позвал сегодня в трактир честных людей, чтобы обменяться мыслями о вещах, заслуживающих того, чтобы о них говорили. Не стыдно ли, что народ, который учится грамоте по государственному указу, не читает ничего, кроме молитвенника в церкви, и то, если не спит? Что говорить ему можно только с амвона? Что он еле разбирает молитвенник и во время проповеди спит или курит перед церковью? Потому он и стал таким невеждой, каким не был даже во времена крестьянских восстаний!{14}

— Никак, он нас ругать пришел? — крикнул крестьянин.

— Послушаем, — усмехнулся капеллан.

— Прежде всего нам нужно ученье!

— Сам учись! — засмеялся крестьянин.

— Не руки — разум создает благо. Поэтому я и позвал вас, чтобы договориться создать общество, которое выписывало бы книги и газеты, куда приходили бы умные и ученые люди, рассказывали бы нам о полезных вещах. Таково было мое намерение…

Второй раз склонился к нему доктор:

— Спокойнее, без желчи.

— Таково было мое намерение. Но сегодня мы не будем говорить об этом. Среди приглашенных оказалось много людей, недостойных приглашения, людей, которым