быстро шагал по дороге. Пот заливал его лицо.

«А что ждет меня в другом месте?»

В запольском трактире еще был свет, там, в тепле, сидели люди, смеялись, разговаривали, не зная печали.

Качур открыл дверь. В чистой половине за накрытым белой скатертью столом сидели трое: учительница, молодая кругленькая женщина с живыми, хитрыми глазами и красивым подбородком, сонный небритый увалень — чиновник акцизного ведомства и учитель Ферян.

— Ты откуда? — выскочил из-за стола Ферян. Его красное лицо лоснилось, глаза блестели. — На кого ты похож! Что с тобой? Бледный, грязный! Откуда ты?

Пожимая ему руку, он потащил его к столу.

— Куда я попал? — спросил Качур.

Ферян расхохотался:

— Он пьян, братцы, пьян! Куда ты попал? В «Мантую» попал! Место твоей славы и чести. Ну, садись, идеалист! Куда же ты, постой!

Качур повернулся, чтобы уйти.

— Погоди! Никуда ты не пойдешь. Выпей со мной! Ведь ты обещал, что выпьешь перед отъездом. Ну ты, практикантик сонный! Вот он — Качур, ведь вы еще не знакомы? Впрочем, все равно, знакомы вы или нет! Продолжай спать.

Качур снял пальто и присел к столу.

— Ладно, Ферян, раз обещал, останусь, хотя нынешний вечер я предпочел бы провести дома!

Качур уставился глазами в стол, подперев голову руками.

— Нет, не все равно, — заговорила учительница, — из-за такой ерунды нельзя преследовать человека. Мне тоже не легко было бы!

— Это все прекрасно и делает тебе честь, мадемуазель Матильда, — произнес Ферян торжественно, — однако служебные дела не обсуждают в трактире. Я знаю, Качур, не эта комедия расстроила тебя. Что стряслось?

Качур взглянул на него спокойным, глубоким взглядом и не ответил.

— Ну, оставим это. О том, что спрятано на дне души, не говорят. У каждого человека есть своя святая святых; и людям там нечего делать. И у меня она есть.

Учительница, улыбаясь, посмотрела на Качура.

— Говорят, вам нравилась Минка из Бистры?

— Да, нравилась.

— И сейчас?

— Да.

— Вот это по-мужски! — воскликнул Ферян и ударил кулаком по столу.

— А теперь у нее инженер? — спросила учительница.

— Не знаю, — ответил Качур, и губы у него дрогнули. — Если они нравятся друг другу, очень хорошо. Я ее люблю, как и раньше.

Ферян выпил залпом полный стакан и рассердился.

— Ты, Матильда, баба! Оставь его в покое, не то я выставлю тебя на улицу. Тебя это не касается, кого он любит и кого нет. Может быть, ты сама на него заглядываешься. Заглядываешься? А он даже и не замечает тебя, он слишком умен.

Практикант проснулся и протянул руку через стол.

— Умный! Умный!

Ферян рассердился и на него:

— Цыц! Тихо ты! Тебя никто не спрашивает. Спи!

Практикант снова задремал.

— Францка! — позвал Ферян. — Закрой двери, чтобы какой-нибудь сопляк не подслушал, чем занимаются господа.

— Я пойду, Ферян, — поднялся Качур.

Лицо Феряна внезапно изменилось; оно стало доверчивым и почти испуганным. Он взял Качура за руку и усадил его возле себя.

— Слушай!.. Ты думаешь, ты один? Думаешь, что и я когда-то не был таким, как ты сейчас, каким ты был в то воскресенье? Ты знаешь, я, конечно, пьяница, — про нос я тебе врал, не в нем дело, — но, поверь, ты не говорил бы так в воскресенье, если бы меня не было на свете. Ты думаешь излечить мир сразу, одним ударом, — а я пью и лишь изредка даю гомеопатический порошочек то одному, то другому; принимают и даже не знают, что приняли. Это не мой метод, нет! Что такое метод?.. Такова моя натура. Не терплю, чтобы мне мешали пить. Не желаю менять трактир. Не люблю мешать и вино: доленьское, потом випавское, а под конец штирийское — нет! Я не создан для этого…

— Зачем ты это говоришь? — спросил Качур удивленно.

— Верно. Не нужно.

Ферян нагнулся еще ниже, положил ему голову на плечо.

— Что-то я хотел сказать другое, но совершенно вылетело из головы… Слушай! Тебе нужны деньги?

— Что?

— Ведь я их все равно пропью. Эх, пьян я. — Он мутным взглядом посмотрел на учительницу. — Ты что?

— Пьяница!

— Вот накажет тебя бог, будешь моей женою.

Качур нагнулся еще ниже и спрятал лицо в ладони.

— Как гадко, как все гадко!

— Что гадко? — удивился Ферян.

Качур поднялся и быстро оделся.

— Не обижайся, Ферян. Видишь, я болен. Спокойной ночи!

Шагал он быстро, качаясь. Пришел домой, лег на кровать, не погасив огня. Его глаза лихорадочно блестели.

Он уже забыл, что сидел в трактире, что пил там и что говорил. Видел перед собою белолицую смеющуюся Минку, и казалось ему, что он пришел прямо оттуда только сейчас и что он мог бы еще вернуться туда.

«Ведь все потеряно! Навсегда!»

Ему вспомнилось все его смешное поведение, и он громко рассмеялся. «Зачем все это? Зачем? Я, бедняк, которому некуда голову приклонить, у которого на свете нет ни одного близкого человека, хотел еще от своей бедности уделить другим. Не испробовав даже капли любви, думал другим черпать ее полными ковшами. «Помоги себе сам!» — сказали Иисусу. О боже!»

Он заснул и во сне метался и кричал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

На счастье Качура и к пользе высокой словенской нравственности и единства в феврале умер от скуки учитель в Грязном Доле, и Качур перебрался туда со своим узелком и посохом.

Село было длинное, разбросанное. Такого темного и грязного села Качур еще ни разу не видал. Когда солнце сияло над всем остальным миром, на здешних улицах всеми цветами радуги переливалась грязь. Грязный Дол лежал в глубокой котловине, со всех сторон огороженной холмами, заросшими низкими кустарниками, такими же темными и заброшенными, как и самое село.

«Кому пришло в голову поселиться в этой пустыне? — удивлялся Качур. — Наверняка каким-нибудь контрабандистам, дезертирам, браконьерам и разбойникам».

За церковью он увидал человека, который разбрасывал навоз. Приземистый старичок, с широким загорелым лицом и густыми седыми бровями, с серой щетиной на небритых щеках, был одет в полотняную грязную рубаху и жилет из грубого сукна; штаны подвернуты до колен, а ноги обмотаны мешковиной. Качур увидел на шее у старика поповский воротничок и удивился.

— Кто вы такой? — повернулся к нему старичок.

— Учитель я, вчера вечером прибыл.

— А я священник, — ответил старик и продолжал разбрасывать навоз, не интересуясь больше новым учителем.

Качур удивился и пошел дальше.

— Завтра воскресенье? — закричал вслед ему священник.

— Да.

— Зайдите в полдень ко мне!

Качур остановился в школе, в неприветливой, крытой соломой крестьянской избе возле церкви. В сенях, в его комнате, в