Как я сразу этого не увидела?

– Я, мисс Ферридэй, тоже играла Бальтазара[40]. Моя первая роль – прямо как у вас. Папа мне все-все про вас рассказал.

– Дорогая, можешь называть меня Кэролайн. – Я смотрела на нее во все глаза.

Внешне Лина унаследовала все лучшие черты своих родителей, она была высокой девушкой и обладала сценическим обаянием – это, конечно же, в отца.

– Лина, я уверена, ты была прекрасным Бальтазаром.

Девочка обхватила меня двумя руками и крепко прижала к себе.

Чудесная малышка, которую я нашла в сиротском приюте Сент-Филипп. Паскалин – рожденная на Востоке…

Паскалин отпустила меня и попросила:

– Кэролайн, обещайте, что приедете в Париж. Я скоро дебютирую в главной роли. Вы даже не представляете, как для меня важно, чтобы вы были в зале.

Я кивнула, едва сдерживая слезы, – она была такой чудесной и, как отец, могла обаять любого.

– Конечно, дорогая.

– Что ж, нам пора идти, – сказал Пол.

– Папа представит меня киношникам, – поделилась со мной Лина.

– Au revoir, Кэролайн. – Пол поцеловал меня в обе щеки, его щетина – моя власяница. – Может, теперь ответишь на мое письмо? На каком-то этапе даже я могу сдаться.

– Ты совсем не изменился.

Пол улыбнулся:

– Где-то в глубине души мы навсегда остаемся двадцатилетними.

Они исчезли в толпе, а я почувствовала старую боль от расставания, но в этот раз это было немного легче.

Что сейчас было? Дочь Пола пригласила меня в Париж?

Коридорный положил мой подарочный набор в багажник такси. Все подарки, разумеется, уйдут на благотворительность. Когда машина тронулась, я мельком увидела в толпе Пола, и меня накрыло retrouvailles. Это сложно перевести на английский одним словом. Retrouvailles означает радость от встречи с любимым после долгой разлуки.

Я устроилась на заднем сиденье такси, обхватив себя за плечи руками, и мне было хорошо оттого, что еду домой одна.

Напишет ли он еще? Возможно. И возможно, я даже отвечу, если будет время.

На следующий день я по совету Розмари Гейнор позвонила знаменитому редактору «Сатэрдей ревью» Норману Казинсу. Надеялась, что он найдет время, чтобы поболтать со мной в своем кабинете, и я смогу уговорить его упомянуть в журнале польских женщин. Норман пригласил меня зайти после полудня.

Я сидела в приемной и листала газету. По давней привычке первым делом открыла страницу светской хроники – всю страницу занимал фоторепортаж с бала «Апрель в Париже». Прямо под фото Мэрилин Монро с послом Великобритании, на котором он не может оторвать глаз от ее декольте, поместили наше с Полом. Я чуть со стула не упала. Несмотря на то что смокинг Пола на европейский манер был заужен в талии, а подол моего платья истоптан чужими ботинками, мы были довольно красивой парой. И подпись под фото: «Мисс Ферридэй и Пол Родье возвращаются на Бродвей?»

Пока секретарь приемной сопровождала меня по коридору, увешанному увеличенными копиями обложек «Сатэрдей ревью» в алюминиевых рамках, я продолжала пребывать под впечатлением от нашего с Полом фото.

Норман собрал своих сотрудников за длинным столом в зале для переговоров. Перед каждым лежал блокнот из желтой линованной бумаги размером восемь с половиной на четырнадцать дюймов.

Норман встал, чтобы поприветствовать меня:

– Кэролайн, рад нашему знакомству.

Перед его по-хорошему старомодной внешностью и открытой улыбкой было просто невозможно устоять. Если на ком-то другом галстук-бабочка смотрелся неуместно, то Норман носил свою клетчатую бабочку с поразительной уверенностью.

– В вашем распоряжении пять минут нашего безраздельного внимания.

Норман прошел в дальний конец комнаты и прислонился к стене. Я на секунду растерялась – все-таки мне предстояло выступить перед известным во всем мире редактором. У меня вдруг пересохло во рту и запорхали бабочки в животе. Я вспомнила совет Хелен Хейс, который всегда помогал мне на сцене: «Не будь скучной. Используй все свое тело».

Я собралась с духом и взялась за дело:

– Мистер Казинс, всем известно, что вы с супругой собрали значительные средства для «Девушек Хиросимы»…

Я выдержала паузу и оглядела собравшихся. Было ясно, что я их совершенно не интересую – кто-то изучал свои часы, кто-то вертел в руках карандаш, кто-то делал записи в блокноте. Как привлечь внимание подобной публики?

– В связи с этим я подумала, что, возможно, вас заинтересует группа женщин, попавших в схожие обстоятельства.

– Польских женщин? – уточнил Норман, разглядывая портативный диктофон.

– Мистер Казинс, боюсь, я не смогу продолжить без вашего полного внимания. Мне бы хотелось как можно эффективнее использовать время, которым вы меня удостоили. – Норман и все его сотрудники обратили взгляды в мою сторону. Я заполучила своего зрителя. – Да, это польские женщины, католички, политические заключенные, арестованные за участие в польском подполье. Узницы концентрационного лагеря Равенсбрюк – единственного женского лагеря нацистов, где на них ставились медицинские опыты. В Нюрнберге прошел специальный процесс по делу врачей, но мир забыл о жертвах, им не помогают, их никто не поддерживает.

Норман посмотрел в окно на панораму из каменных прямоугольников и водонапорных башен Готэма, как шутливо именовали Нью-Йорк.

– Мисс Ферридэй, не уверен, что наши читатели готовы так скоро участвовать в еще одной кампании.

– Проект «Хиросима», по сути, еще не сошел со сцены. – Это подал голос мужчина, напоминающий по комплекции ерш для чистки трубки. Он носил очки, как у Дэйва Гарровея, только они казались несуразно большими на его тощем лице. Уолтер Стронг-Уайтмэн. Я знала его в лицо – он был прихожанином нашей церкви, но представлены мы не были.

– Эти женщины были не раз прооперированы в ходе сложных медицинских экспериментов, – продолжила я и передала по столу серию глянцевых фотографий.

Сотрудники Нормана передавали друг другу фотографии, а я наблюдала за тем, как меняются их лица. Было видно, что фотографии сначала производят отталкивающее впечатление, а потом вызывают неподдельный ужас.

Норман подошел к столу.

– Господи, Кэролайн, это даже трудно назвать ногами. У этой женщины явно нет кости и мышц. И как они только ходят?

– Плохо, как вы можете догадаться. Женщины прыгали по территории лагеря, это одна из причин, почему их и стали называть «кроликами». Вторая причина – они были для нацистов как подопытные животные.

– А как им вообще удалось вернуться в Польшу? – спросил Норман.