плюшевого зверька. Ну ладно. Согласен – ошибался. Не могу я быть авторитетом в каждой мелочи. Пусть так, хороший врач – не просто компетентный специалист, – сказал Шарп.

Он не спеша смаковал маринованный огурец, откусывая маленькие кусочки.

– Когда у тебя болеет ребенок, очень отрадно и утешительно знать, что врач относится к нему со всем вниманием. Я знавал нескольких блестящих диагностов, великолепных профессионалов, которые не могли наладить отношений ни с родителями, ни тем более с детьми.

Шарп как будто задумался, а Грейс поразилась, как он может рассуждать о таких недостатках в других, в себе их совершенно не замечая. Судя по всему, у психики такая форма защиты.

– Родители встают перед выбором: врач, который на них даже не глянет, и врач, который сядет рядом и скажет: «Мистер и миссис Джонс, я сделаю все возможное, чтобы жизнь вашего ребенка стала лучше». Как вы думаете, кого из двух они выберут? У вас же есть дети, верно?

Он снова посмотрел на Грейс. Но в этот раз ей захотелось отвести взгляд.

– Да. У нас есть сын Генри.

– Отлично, – продолжил он. – Итак, предположим, Генри попал в больницу. У него… ну, положим, опухоль. Опухоль мозга.

Грейс, вмиг ослабев, лишь пристально посмотрела на Шарпа.

– Какого врача вы предпочтете? Который устанавливает контакт, верно?

Грейс ответила бы: «Того, кто его вылечит, и плевать на контакт». Но ее всю трясло от одного лишь предположения, что у Генри могла бы быть опухоль мозга. Она была в ярости на Шарпа – и вправду Третьесортного, – который намеренно и умышленно заставил ее так страдать.

– Ну… – протянула Грейс, выигрывая время.

– На самом деле каждый член команды врачей обладает каким-то своим талантом, и все они вкупе работают на благо пациента. Итак, у нас есть Сакс, Стю Розенфельд и Росс Уэйкастер. Последний поступил к нам в том же году, что и Сакс. Впрочем, как и Стю. Он был супервизором Джонатана.

– Я помню, – ответила Грейс, пробуя свой сэндвич. Слишком много майонеза, но она того и ожидала. – Так вы хотите сказать, что у Джонатана был своего рода… недостаток. Вроде двух недостающих пальцев. Но он так умел очаровать людей, что они этого не замечали?

– У него был большой недостаток, – оскорбленно ответил Шарп. – Ни в какое сравнение не идет с отсутствием пары пальцев. Но это вы и сами знаете. Это же ваша специализация, так?

«Нет», – подумала Грейс. Но все равно кивнула.

– И при каких обстоятельствах вы выявили этот недостаток?

– Ну-у… – Шарп пожал плечами, как будто вопрос не имел отношения к делу. – К концу второго или третьего года до меня дошли кое-какие разговоры. Не от пациентов и не от родителей. Те были от него без ума, как я уже говорил. Его недолюбливали медсестры. Поступали кое-какие жалобы, но ничего такого, что потребовало бы каких-то действий. Даже в личное дело не занесешь. Я только для самого себя записал все в электронном письме и понадеялся, что никогда к нему больше не вернусь.

– В чем… – резким тоном начала Грейс, но осеклась и чуть мягче продолжила: – В чем состояла суть жалобы?

– О, ничего шокирующего. Что он с ними высокомерен, заносчив, груб и все такое. Не впервые я услышал что-то подобное от медсестер.

Неожиданно для себя Грейс усмехнулась.

– Нет, полагаю, не впервые.

– Слышал еще, что он заигрывал с женщинами. Не всем это понравилось. Хотя кто-то был и не прочь.

Даже при этих словах он не глянул на Грейс.

– Но ничего конкретного. Я никак не отреагировал. К тому же не только Джонатан умел привлечь всеобщее внимание. Онкология – сфера не для слабаков, особенно детская. Но комплекса бога не было ни у кого, даже у тех, у кого еще отцы и деды работали в нашей больнице! – добавил Шарп так жестко, будто Грейс с ним спорила.

Но она не удержалась и возразила:

– Мне кажется, никакого комплекса бога у Джонатана не было. Вы ведь это хотели сказать?

– Нет, нет… – покачал головой Шарп. – Хотя поначалу подозрения и впрямь были, но так получилось, что я долгое время наблюдал за ним. Сакс всегда был на виду и постоянно привлекал внимание. И так я понял, что Сакс не просто по-разному ведет себя с разными людьми – он действительно становится другим человеком (и каждый раз разным) в зависимости от того, кто с ним рядом. Стю Розенфельд, к примеру, про него и слова плохого не скажет. Хотя подменял его не раз.

– Они оба подменяли друг друга, – поправила его Грейс.

– Нет. Розенфельда подменял всегда кто-то другой. Кто угодно – но только не Сакс. Этот не прикрывал никого никогда, но от Розенфельда я о нем ничего плохого никогда не слышал. Он либо не видел недостатков в вашем муже, либо просто не хотел замечать, как многие другие. Вот что я вам скажу, Джонатан и меня восхищал. Он мне даже почти понравился.

«Это было не взаимно», – подумала Грейс, взяла с тарелки ломтик жареной картошки, но, глянув на него, положила обратно.

– А знаете, что заставило меня принять окончательное решение? Та статья в журнале «Нью-Йорк» и конкурс на звание «Лучший доктор». Вам известно, что он там наплел?

Конечно, Грейс знала. Она много раз перечитывала эту короткую статью. И не понимала, что в ней было такого важного.

– Он сказал, что это привилегия и огромная честь – быть рядом в столь тяжелые моменты жизни, когда хочется закрыться от всего мира. Но для врачей приходится делать исключение, ведь они могут спасти ребенку жизнь. А потом он начал рассуждать о том, с каким смирением принимает эту великую честь. Смирение? У Джонатана? Ха! Что бы он там ни чувствовал, это точно не смирение.

Грейс лишь взглянула на Шарпа.

– Я не понимаю, о чем вы, – наконец произнесла она.

– О том, что он использовал чужие трудности себе во благо! Ему нравилось быть в эпицентре сильных эмоций. Он получал от этого огромное удовольствие. Даже если и не смог спасти пациента, это его не заботило. Эмоции – вот что главное. Они его подпитывали, завораживали, восхищали. Ну, – с неподдельной беззаботностью произнес он, – вы же у нас мозгоправ. Должны понимать это лучше меня.

Грейс растерялась и не могла сосредоточиться. Заставила себя посмотреть на Робертсона Шарпа Третьего. И поняла, что смотрит в точку между бровями, которая являлась как бы отдельной, третьей бровью. Совсем не привлекательная, но глаз было не оторвать.

– Не знаю, откуда взялось мнение, что в больнице не может