рецензию, буду с тобой совершенно откровенна, я сама напросилась. Меня одолело любопытство. Но книга меня захватила целиком и полностью, Грейси. А если ты спросишь, согласна ли я с каждым написанным тобой словом, я отвечу: нет, конечно, нет, не более чем ты бы согласилась со всем в написанной мною книге. Но больше всего в ней цепляет твоя искренняя забота о пациентах и то, как умно ты применяешь весь наш психоаналитический арсенал. Это очень, очень ценно.

Грейс покачала головой:

– Нет, все не так. Я просто говорю людям, что они облажались. Показываю себя настоящей стервой.

Вита расхохоталась, откинув назад голову, а ее волосы, длинные и седеющие, рассыпались по черной блузке серебристой рябью. Смеялась она, казалось, очень долго, гораздо дольше, чем подобает в таких случаях.

– Это что – смешно? – наконец спросила Грейс.

– Да, очень. Я тут подумала, что для женщин вроде нас слово «прекрасная» куда оскорбительнее слова «стерва».

– Для женщин вроде нас?

– Жестких, стервозных евреек-феминисток. Нью-йоркских женщин. Да?

– Ну, да… – улыбнулась Грейс. – Можно и так выразиться.

– А правда состоит в том, что в мире полно психоаналитиков, которые усадят тебя на кушетку, заберут твои денежки, помассируют твое чувство собственного достоинства, а потом отпустят с миром, так и не постаравшись тебе помочь.

Грейс кивнула. Что правда, то правда.

– Они рассуждают так: «Сейчас мы найдем виноватых и на этом закончим». Разве такие специалисты нам нужны? Нет. Они кому-нибудь помогают? Иногда, может быть. Каким-то пациентам что-нибудь иногда да и помогает. Но как человек, работающий с пациентами, которые борются со стойкими пристрастиями и зависимостями, я тебе скажу, что дать им только заботливое отношение – это все равно что накормить их разварившейся лапшой и отправить убивать дракона.

Она откинулась на спинку своего вращающегося кресла и уперлась ногами в стену. В том месте на стене уже темнело большое пятно.

– Сказать по правде, я считаю, что одарить добром и заботой проще всего. Большинство людей в принципе добрые, так что большинство психоаналитиков – тоже. Этого недостаточно, чтобы помочь пациенту. Возможно, ты – именно ты, Грейси, – иногда проявляешь излишнюю жесткость. И ничего страшного. Проанализируй свой подход и стань чуть мягче – и тогда у тебя все получится. Тебе-то точно есть что предложить пациентам. В смысле, когда ты вернешься.

– Что? – нахмурилась Грейс.

– Возобновишь практику. Я могу тебе помочь, если хочешь. Могу познакомить тебя с кое-какими нужными людьми. Например, в Грейт-Баррингтоне я сотрудничаю в нескольких групповых врачебных практиках.

Грейс по-прежнему не поспевала за ходом мыслей Виты и снова спросила:

– Что?

Вита выпрямилась в кресле.

– Я хочу тебе помочь. Ты против?

– Помочь мне устроиться в групповую врачебную практику в Грейт-Баррингтоне? – спросила она, совершенно сбитая с толку.

Только теперь Грейс поняла, что в глубине души уже похоронила в себе психоаналитика. Словно карьеру на куске льдины уносило от нее быстрым течением. Сама же она сидела на другой льдине, которая вот-вот отколется от берега и тоже унесется прочь.

Джонатану нравился рассказ о мужчине, собаке и погасшем огне. Главный герой предпринимает лишь одну отчаянную попытку выжить, прежде чем сдаться и позволить ледяной стуже убить себя. Но собака бежит дальше, инстинктивно выискивая другого человека и другой костер. Ее ничто не гложет и не мучает, природа наградила ее жаждой жизни. Таким был и Джонатан, поняла Грейс. Если какой-то сценарий не срабатывал, он просто бежал по снегу к другому варианту.

Грейс посмотрела на Виту. Свой вопрос она забыла и ответа на него не услышала.

– Не знаю, – с трудом произнесла Грейс, – пока не представляю, как буду жить дальше.

– Не волнуйся, ничего страшного. Предложение остается в силе. Я просто… подумала, что тебе нужна поддержка. А ты даже не знала, что старая подруга от тебя практически в двух шагах. Ты попала в очень трудную ситуацию. – Вита замолчала и только через какое-то время неловко добавила: – По-моему, я тебе говорила: я по-прежнему выписываю «Нью-Йорк таймс».

Грейс взглянула на Виту, ожидая порицания, даже неприкрытого злорадства. Но увидела только доброту.

И не знала, что на это ответить.

Как насчет: «Спасибо»?

– Спасибо, – проговорила Грейс.

– Нет, нет, благодарить меня не за что. Благодарить должна я – за то, что ты сидишь в моем кабинете. И я хочу, чтобы ты тут осталась. Не буквально, конечно. У тебя же есть и свои дела.

Грейс кивнула. Дела, конечно, были. Забрать Генри из школы, покормить его в Лейквилле лоснящейся от жира пиццей.

Встав, Грейс почему-то почувствовала жуткую неловкость.

– Ну, все было очень мило.

– Да помолчи лучше, – отрезала Вита, обходя стол. – На этот раз можно без предупреждений? Просто тебя обнять?

– Нет, – ответила Грейс. Ей хотелось рассмеяться. – Лучше все-таки сначала предупредить.

Глава двадцатая

Два недостающих пальца

Робертсон Шарп Третий предпочел встретиться не у себя в кабинете. Грейс не интересовало, какие у него на то были причины. Прибыл он с опозданием и, усевшись за столик, сразу же выложил суть проблемы.

– Хочу, чтобы вы знали, – резко и неприветливо начал он, – что руководству не доставляет радости тот факт, что мы тут беседуем.

Как будто объяснений больше не требовалось, он принялся изучать меню.

Меню было очень разнообразным. Шарп предложил для встречи заведение под названием «Серебряная звезда» на углу Шестьдесят пятой улицы и Второй авеню – кофейню столь древнюю, что Грейс вспомнила, как когда-то поссорилась с бойфрендом за одним из столиков в противоположном конце зала. Вдоль стены тянулась длинная стойка, где можно было заказать крепкие, пусть и безнадежно старомодные напитки (вроде виски с содовой и льдом или «буравчик» – коктейль из джина или водки с соком лайма), а прямо у входа красовался большой стеклянный шкаф с медленно вращающимися кексами, колоссальных размеров эклерами и наполеонами).

Грейс не сочла необходимым ответить, к тому же не хотела обострять отношения с Шарпом без крайней на то нужды. Он делал ей одолжение. Ей стоило бы ценить, что он вообще согласился увидеться с ней – с женой бывшего сотрудника, к тому же сотрудника уволенного! Так что она подавила желание хорошенько пнуть Шарпа ногой под столом.

Шарп был крупным мужчиной, длинноногим, хорошо одетым: при галстуке-бабочке и в рубашке в узкую коричневую и белую полоску, поверх которой красовался ослепительно-белый и тщательно отутюженный халат. Его имя – настоящее имя, а не прозвище, данное ему Джонатаном, – было вышито на нагрудном кармане, из которого выглядывали две авторучки и мобильный телефон. Затем, довольно дружеским тоном, словно его предыдущая